Владимир Мостовой уже год как не является главным редактором «Зеркала недели» — в 2011-м году издание было перерегистрировано как «Зеркало недели. Украина» и его возглавила Юлия Мостовая. Формально Палыч, как называют Мостового в редакции, стал шеф-редактором, а неформально, кажется, ничего и не изменилось. Даже в украинской «Википедии», где подробно описаны все моменты перерегистрации «Зеркала», Мостового называют «бессменным главным редактором». Украинское медиапространство, в редкостном для себя единении, возложило на него роль морального авторитета, и то, что именно он возглавляет Комиссию по журналистской этике, кажется само собой разумеющимся.

В прессе Владимир Павлович 45 лет: начинал в 1967 году в газете «Трибуна хлібороба», потом работал в газетах «Вечерний Киев», «Прапор комунізму», «Крещатик». В 1994 году основал еженедельник «Зеркало недели», который называют главной газетой интеллигенции. «Редакторский портал» беседовал с Мостовым о журналистской профессии и медиабизнесе. Понятно, что о профессии Владимир Павлович говорил охотнее. Как и о том, что было раньше, и как стало сейчас.

— Владимир Павлович, что такое главный редактор? В чем суть профессии?

— Я был в «Зеркале недели» главным редактором 16 лет. Но я не обольщался. Фактически редактором была Юля. Я ей говорил: мы с тобой как Станиславский и Немирович-Данченко — худрук театра и директор. И когда она на планерке произносит: вот есть такая идея, то она даже не задумывается о деньгах... Как тот худрук, который решил замахнуться на «Вильяма нашего Шекспира» и поставить «Гамлета». А я сижу и считаю: фанеры — столько, гвоздей — столько, краски... Дополнительная роль в нашем тандеме у меня «добрый полицейский» — я отвечаю за микроклимат в редакции. А вообще главный редактор —  это, в первую очередь, генератор идей и эрудированный диспетчер, который знает, кому лучше всего распасовать ту или иную тему... Очень желательно, чтобы он сам писал. Очень. Потому что писать — наша профессия.

— Но вы-то сами пишете очень редко...

— В последние годы — где-то статью в год. А когда-то, еще в «Прапоре», каждый день. Мой редактор меня предупреждал: ты журналист, пока корреспондент. Как только стал редактором отдела — сразу пишешь меньше, потом еще меньше... Есть, конечно же, примеры и хороших непишущих главредов. Вот Сергей Тихий, например, экс-шеф-редактор «Газеты по-киевски», редактор от Бога.

— В частности и к разговору о Тихом, а как вы относитесь к тому, что сегодня главный редактор в редакции далеко не главный — есть собственник, есть его управляющие, они и решают?

— Это было всегда. Если газета была горкома, райкома или обкома, то фактически хозяином было первое лицо партийного комитета. Потом это переползло и в капитализм. Но сейчас часто командуют даже не собственники, а их клерки.

— Сейчас «Зеркало» — семейное предприятие, а как у вас складывались отношения с экс-собственником «Зеркала недели» — Юрием Орликовым?

— Когда «Зеркало» основывалось, то у Юрия Орликова было 95%, а у нас с Юлей — 5% на двоих. Но чтобы он нам диктовал...

— Это уровень культуры собственника?

— Не в последнюю очередь. Но есть еще момент. Когда нас спрашивают, как же так, почему вас не трясут за шкирку, когда трясут даже более лояльных, то Юля отвечает: «Мы просто так поставили себя на районе...» Поначалу бывало, что Орликов мне звонил из Америки, не учитывая разницы во времени, со словами «Володя, мне тут звонили из вашей Администрации, что вы там написали?» Я спросонья отвечал, что буду с ним разговаривать только тогда, когда он получит газету и прочтет сам. А газету мы тогда отправляли в Америку экспресс-почтой, и шла она два-три дня. Через три дня он звонил и говорил: я прочел, ничего там такого нет. И когда ко мне однажды пришли представители нескольких наших либеральных мелкотравчатых партий, и сказали, а давайте-ка мы вас у Орликова выкупим, то я не понял — зачем? Мне бюро нью-йоркского обкома все как-то лучше, чем бюро киевского. Общаться без мата оно, знаете, приятнее.

— Есть ли политическое давление на «Зеркало»?

— Давление на нас было довольно непродолжительным — всего несколько месяцев во времена «первого Кучмы». И я долго думал, почему. Считаю, нас держат как витрину, чтобы показывать Европе. Еще Кучма как-то говорил, что вот смотрите «Зеркало недели» меня утюжит, но я их уважаю, потому что они «державницькі»«.

— «Зеркало недели» — это же еще и бизнес. Какова его рентабельность?

— Нулевая. Но это дает нам возможность делать любимое дело и ни под кого не прогибаться. Нас никто не подпирает: за 17 лет, сейчас пошел 18-й, учредителям не выплачивались дивиденды. Потому что не было балансовой прибыли. Орликов нам помогал первые 7 лет, а потом в 2001-м газету хотел купить Ринат Ахметов, а мы с Юлей воспротивились. После слов «Вы мне сорвали такой контракт», Орликов не дал нам ни копейки.

— Несколько лет назад говорилось о том, что «Зеркало станет» ежедневкой...

— Это было в 2004-м. Мы тогда набрали большой штат, чтобы люди могли адаптироваться к планке «Зеркала», года четыре тянули весь коллектив. Потом отпали потенциальные инвесторы, потом кризис, и стало окончательно ясно, что надо отказываться от проекта и проводить сокращения. Я неделю не спал. Не мог. Надо было сократить треть редакции, а это же судьбы...

— Владимир Павлович, значит, ежедневного «Зеркала» не будет?

— Нет. Сейчас нас больше читают в интернете — там только ядро аудитории 40 тысяч, а бумажный тираж у нас 30 тысяч. Бумага становится роскошью, поэтому мы подготовили редизайн сайта, разработали промокампанию. Но денег на запуск пока нет. Кстати, за 17 лет на рекламу «Зеркала» было потрачено только 10 тысяч долларов. Это мизер. Я уже устал воевать с Юлей Мостовой: говорю, надо делать сайт платным. Пусть останется десятая часть посетителей, но зато мы сможем получать реальные деньги.

— Но вы же потеряете читателей и потеряете рекламу...

— Рекламу? Думаю, нам многие боятся давать рекламу. Как говорил в свое время Кучма руководителю одного крупного предприятия: «Чтобы завтра принес мне расторгнутый рекламный договор с ЗН. Кого ты подкармливаешь?» А нынешние еще серьезнее к этому относятся.

— А вы говорите — не давят...

— При Кучме мы себя чувствовали стенобитным орудием. Мы таранили эту стену и чувствовали ее сопротивление. При Ющенко мы почувствовали, что наш таран входит в холодец... А сейчас вся свобода слова свелась к тому, что читатель почитывает, писатель пописывает... Мы проводим расследования, пишем про ту же вышку Бойко, про хищения на сотни миллионов, опубликовали документы, а реакция... Есть реакция. Но не от уполномоченных органов, а от Бойко, который обозвал статью заказухой. Мы, конечно, с ним судимся по этому поводу, но особого оптимизма по суду у меня нет. Грустно все это. Хотя на нас никто и не давит...

— Владимир Павлович, а вы член Союза журналистов?

— Вступил два года назад. И Сергея Рахманина затянул. Я в прессе 45 лет. В Союз вступал четыре раза, но один раз не сдал биографию, второй — фотографию, третий — список работ, ну и... Честно говоря, сейчас я поступил только из уважения к Игорю Лубченко, председателю НСЖУ. Считаю, что очень важно добиться синергии всех общественных медийных организаций. Время одиночек прошло. К тому же вот еще один момент. Недавно к нам, в Комиссию по журналистской этике, обратились по поводу организации, зарегистрированной как ООО «Бюро журналистских расследований». Мы посмотрели на их виды деятельности: слежка, прослушка, сбор информации... То есть по факту детективное агентство. Я понимаю, что частные детективные агентства в Украине запрещены и что они ищут лазейки в законодательстве, но это дискредитирует нашу профессию. И мне это не нравится. И, я считаю, что журналистам важно объединиться еще и для того, чтобы отмежевываться от псевдожурналистов.

— А как вы относитесь к тому, чтобы журналисты пользовались в своей деятельности приемами детективов?

— Это совершенно другое. Тут и выдумывать ничего не надо. Так называемый метод маски или журналист меняет профессию — это же классика, которой с незапамятных времен пользовались не только журналисты, но и писатели. Тот же Артур Хейли не написал бы своих романов «Отель» или «Аэропорт», если бы пришел как райтер, а так под маской он смог проникнуть в среду и описать ее.

— Этические нарушения последних лет связаны с тем, что журналисты изменились или изменилось время?

— И то, и то. Время стало циничнее, а это не может не повлиять на профессию: журналистика стала циничнее. Кроме проблем со свободой слова, демократией и другими сластями, это еще и темп жизни. Сегодня из журналистики выпали целые жанры, роднившие ее с литературой: очерк, фейлетон, памфлет. Знаете, я много лет искал журналиста, который бы писал судебные очерки. Много — это 17 лет в «Зеркале» и еще до этого 4 года в «Крещатике». Понимаете, так сейчас не шьют...

— А может, так сейчас не носят, в смысле — не читают?

— Я уверен, что читали бы. Вот чем отличается судебный очерк, от того же репортажа? Психологизмом. Тут главное не наказание и преступление, а почему человек на это пошел. Ведь нашу газету в криминале интересует совсем не море крови... Нас интересует антисоциальное перерождение человека. Будь то убийство или коррупция. А глубоко копать среди журналистов любителей немного. Вспомните советскую «Литературную газету». У нее в СССР был тираж 2 млн 300 тысяч. Писательская газета, казалось бы. Так вот Чайковская, Ваксберг, Богат, Щекочихин — на этих четырех китах держался 2-миллионный тираж «Литературки». Основным их жанром был как раз судебный очерк. Мы пробовали много раз найти интересного автора, но получалось все как-то плоско — нынешние то ли не могут проникнуть в суть, то ли не хотят. Поэтому да, журналистика, стала другой, из нее постепенно вымывается человек. Царит факт. Журналистика становится сухой и холодной.

— А в чем причина?

— Я бы предложил танцевать от печки. Когда я учился, было три факультета журналистики — Киевский государственный университет, Львовский и Высшая партийная школа. Сейчас лицензии на выпуск журналистов имеют 72 вуза. Уже тогда была проблема с адекватными кадрами, для тех трех факультетов. Наш декан еще тогда говорил: «Если вы считаете, что факультет журналистики научит вас писать, то ошибаетесь. Потому что кто умеет писать работают в редакциях, а кто не умеет — преподают на факультете журналистики». А сейчас... Ту же журналистскую этику читают люди, которые редакционного пороха не нюхали. А чему они могут научить, если, прежде всего, это должен быть разбор коллизий, с которыми ежедневно сталкивается редактор? Выступая перед студентами факультетов журналистики, а Комиссия по журналистской этике объездила все областные центры, я задаю вопрос: что даст вам право судить людей? Диплом? Да, на первых порах будет спасать начитанность, а дальше? У вас же нет жизненного опыта. Поэтому я считаю, что главный предмет — это как раз профессиональная этика, а не кудрявое чистописание. Диплом журналиста — это контракт, между обществом и журналистом, которому общество доверяет себя информировать. А теперь представьте. На мой запрос ОБСЕ предоставило данные: 72 факультета ежегодно выпускают 10 тысяч журналистов, из них 80% не идут в журналистику. При этом в редакционных коллективах работает 60% людей без специального журналистского образования. Они не проходили курса профессиональной этики. Пусть у них перо от бога, но... это как правила дорожного движения. Их надо знать. А у нас на дороге полно водителей, которые не знают правил.

— Часто ли комиссии приходится рассматривать конфликты между этикой профессии и этикой компании, в которой работает журналист?

— Нет. Такие конфликты редко становятся публичными. По идее, от таких конфликтов должно бы страховать соглашение о независимости редакционной политики. Но, знаете, принять можно, что угодно... Медики принимают клятву Гиппократа, а потом мы слышим все эти истории о взятках, дорогих лекарствах, медицинских «каруселях»... Ни одна клятва, ни одно соглашение ни от чего не спасало. Знаете, в украинском вузовском курсе этика составляет 36 часов, а на Западе это сквозная дисциплина. Их просто зомбируют. Потому что это как правила техники безопасности: если их не соблюдать на производстве, то руку оторвет или ногу. А тут могут и голову оторвать. Или забросать исками редакцию. Но главный капитал журналиста —  имя. А для издания — репутация. Заработать тяжело, а потерять — на раз. Вот он наш самый большой риск, и это то единственное, что удерживает профессионала.

Леся Ганжа

Источник: Редакторский портал