Современные информационно-коммуникационные процессы усложняются, исследовательские практики медиатизируются. Как на эти вызовы отвечает российская историческая наука? Об этом интервью с Олегом Реутом, доцентом кафедры истории стран Северной Европы Петрозаводского государственного университета.

— Вы известны как специалист по новым медиа, и в Ваших работах часто встречается термин «медиатизация». Новые медиа и Интернет меняют всё, с чем соприкасаются. Распространяется ли это на историю?

 — Медиатизация — разнонаправленный процесс.

Медиатизируется всё, что возможно перевести в цифровой формат, то есть дигитализировать. Можно говорить о твиттеризации общения, викизации знания и т. п. Развитие новых медиа важно не само по себе, а своим эффектом — трансформацией коммуникаций: между СМИ и аудиторией, между властными и общественными институтами, между академическими сообществами и непрофессионалами. Это не могло не коснуться и коммуникации по поводу прошлого.

— То есть, по Вашему мнению, за время существования в нашей стране новых медиа — за последние двадцать лет — общественные ожидания от истории и социальные функции исторического знания существенно изменились?

— Конечно. Проблематизирование исторического знания не может быть неизменным. К началу 1990-х годов оказалась востребована «история факта». Предполагалось, что функции профессиональных исследователей должны редуцироваться до выявления и донесения публике набора достоверных сведений. У потребителей исторического знания был устойчивый запрос в отношении науки: предоставить аутентичную и валидную информацию. А достоверность этой информации оценивалась по степени фактического отсутствия привносимого исследователем субъективизма. Получалось, что только некие идеальные подлинность и правильность могут суммарно формировать достоверность, а собственно продукт исторических исследований, таким образом, не должен был вызывать сомнений и расхождений в оценках.

— Да, ведь именно к этому периоду относятся первые на постсоветском пространстве попытки написания совместных школьных учебников по истории. Насколько я помню, в них предполагалось включать только те факты, которые не вызывали споров у сторон.

— Вот именно. Указанный запрос на предоставление исключительно фактографического материала объяснялся желанием россиян по возможности быстрее преодолеть идеологическое прочтение истории, которое до этого прививалось на протяжении нескольких поколений. А в фактах, которые устраивали всех участников подобных проектов, виделся способ преодоления последствий авторитарного отношения к сфере общественно-гуманитарных взаимодействий.

— Но эти учебники так и не были написаны.

— Потому что, с одной стороны, очевидно, что в истории практически нет «чистых» фактов, которые можно было бы отделить от интерпретаций. С другой стороны, в обществе стала проступать готовность к ренессансу ограничений кажущегося бесконечным фактологического потока. И тогда востребованной оказалась «история мнений». Важность собственно факта в общественном сознании уступила место доступности его авторской трактовки.

— Какими чертами обладает «история мнений»?

— Главная черта — фиксируется спрос на авторитетное мнение, которое почти автоматически наделяется качествами подлинности, верности и надежности. Однако носителями указанных мнений вовсе не обязательно выступают представители профессионального сообщества историков. В сторону понижения изменились требования к экспертно-академической статусности интерпретаторов, претендующих на артикуляцию исторического знания.

— Но сейчас наступил следующий этап?

— Скорее всего, да. Предшествующая приватизация истории множеством текстмейкеров — авторов многочисленных «исторических расследований», открывателей «тайн истории» — изменила структуру массового медиапотребления исторической информации. Способность воздействовать на массовое сознание посредством адекватных его уровню (то есть предельно упрощенных и эмоционально-оценочных) интерпретаций прошлого взрастила крайние формы популизма. При этом растет понимание властью того, что исторического знание является одним из важнейших символических ресурсов современного российского общества, находящегося в интенсивном поиске новой коллективной идентичности. В таких условиях на первый план выходит манипулятивное воздействие на массовое историческое сознание для удержания властного положения субъектов политики. Так оказывается востребованной уже не «история мнений», а «история веры».

— Где в такой ситуации место научной истине и достоверности исторического знания?

— Получается, что ценность достоверности меняется. Пределы несомненной верности исторических сведений оказываются постоянно уточняемыми и, значит, дискурсивными. Но проблема не только в этом.

Историки утратили монополию на историческое знание, они не являются единственными поставщиками исторической информации. Массовая поставка этой информации осуществляется непрофессиональными историками: любителями, самостоятельно осуществляющими исторические изыскания; краеведами, готовыми «делиться контентом»; авторами публицистических текстов; «носителями исторической памяти»; владельцами личных архивов; популяризаторами истории; изобретателями традиций. Сама историческая информация стала элементом новой медийной культуры, и, кроме того, медиатизация отвечает ожиданиям аудитории от описания исторического опыта. Таким образом, достоверность объективно перестала быть достоинством историка. Он уже не должен выявлять и доносить достоверные факты, не обязан в непременном порядке обладать собственным мнением об этих фактах и квалифицированно это мнение формулировать. Историк должен не сообщать, а говорить. Достоверность замещается имитационными формами: простотой и однородностью. Это делает достоверность чувствительно пластичной, податливой для внешнего воздействия.

— Каковы последствия такой ситуации — когда непрофессиональные историки, желающие «делиться контентом», — получают широкий доступ к медиа-ресурсам?

— Одно из очевидных последствий — снижается чувствительность к новейшим достижениям и тенденциям развития современной исторической науки, поскольку из всего массива научно-исторических текстов в сети преобладают те, что востребованы в силу «проверенности временем». И эта «проверенность временем» зачастую замещает собой достоверность. Нарушается иерархизация текстов, помещаемых в медиа-пространство: серьезные научные работы размещаются «на равных» с явно маргинальными, а зачастую и псевдонаучными текстами, что создает характерную для ситуации медиатизации иллюзию «равенства мнений» академических историков и непрофессионалов. В плане востребованности академическая «хорошая/качественная история» безнадежно проигрывает медиатизированной «увлекательной истории».

— Какой выход из этой ситуации Вы видите? Сейчас, к примеру, звучат предложения создать некий единый сайт по истории России, вернуться к унифицированному школьному учебнику.

— Надеюсь, что у россиян уже выработался иммунитет против соблазна унификации истории. Схематизация, попытки свести историю к одномерному пространству политически разрешенных оценок и интерпретаций губительны для развития исторического знания, противоречат самой сути научно-исторического поиска.

— Каковы тогда, на Ваш взгляд, критерии научности истории?

— Польский философ Войцех Вжозек замечательно сформулировал: «Физика, литература и политика не озабочены истиной в той мере, в какой озабочена ею история. Упомянутые сферы человеческой рефлексии настолько отгородились от истины иными ценностями, что, по крайней мере, непосредственно ею не занимаются. История же ссылается на нее как на свою принципиальную цель и принципиальную ценность».

— И последний вопрос. Каким образом, на Ваш взгляд, в современной ситуации можно влиять на формирование исторического сознания?

Источник: Частный корреспондент

— Прежде всего, качественно совершенствуя процесс обучения и учения. В нынешних условиях тем звеном, которое связывает систему, в первую очередь, школьного образования и медиакультуру, является медиаобразование. Поэтому, в частности, стоит говорить об историческом медиаобразовании. Сегодня это уже не только использование медиасредств для коммуникации и продуцирования медиатекстов, но и активное привлечение новых медиа в качестве одного из инструментов обучения истории и источника для инновационного учебно-исторического исследования. Уверен, что в самое ближайшее время появятся концепции исторического медиаобразования, реализация которых обеспечит оптимальное сочетание «хорошей/качественной» и «увлекательной» истории.

Беседовала Татьяна Тетеревлева