Григориq Прутцков, доцент факультета журналистики МГУ, главнымй редактор студенческой православной газеты МГУ «Татьянин день» в 2000–2003 гг. рассказал о журналистском образовании, о том, что дает будущему журналисту журфак, можно ли считать журналистику властью. 

Чему не учат на журфаке

— Григорий Владимирович, нередки нарекания: выпускники журфака не умеют того и этого. А чему, на самом деле, не учат на журфаке?

— На факультете журналистики НЕ учат писать, НЕ учат быть журналистами. Факультет журналистики дает направление, толчок, подзатыльник, если хотите. Если ты не умеешь писать и не хочешь писать, то тебя не научат этому. Могут посмотреть твои тексты, указать на ошибки, но озарения не произойдет. Поэтому сюда нужно идти и учиться, только есть если какая-то предрасположенность к журналистике.

Журфак дает хорошее гуманитарное образование, широкое знание литературы, истории, других социальных дисциплин. А студент уже сам выбирает как себя вести. Значительная часть выпускников, кстати, журналистами не становится: они работают с иностранными языками, переводчики, редакторы… да каких только нет профессий: от членов правительства, до известных священников, известных бизнесменов и даже известных бандитов.

— И все же в СМИ журфаку достается…

— Конечно — выпускники всегда будут следить за тем, что происходит в Alma Mater и писать об этом! Если бы Президент приехал на факультет почвоведения, например, — об этом бы никто не узнал. А приехал на журфак — полстраны об этом говорило целую неделю. Вот представляете: убили Каддафи в тот день визита Президента на журфак – про него столько не говорили, сколько про визит Медведева.

— Вы учились на сломе эпох…

— Я закончил журфак в 1993 году: поступил в 1987-м, потом ушел в армию, потом вернулся, у меня еще герб СССР на дипломе. Был один семестр «Истории КПСС», а другой семестр политологии, один семестр научного атеизма, а другой семестр истории религий, и так далее. В результате я философию очень сложно воспринимаю: сначала мне преподавали истмат-диамат, а потом стали истории философии учить.

Иногда даже преподаватели приходили и говорили: «Моего предмета не существует». Однажды пришел преподаватель дисциплины «Анализ экономики советской промышленности» и сказал, что у нас никакой экономики нет. Был 1990-й год, социализм лежал в руинах, и мы обсуждали происходящие события с точки зрения экономических, политических проблем, а потом всем зачет поставили автоматом. И в это же время на политэкономии социализма блаженная старушка-коммунистка с жаром доказывала, что социализм не исчерпал свои резервы, что за ним будущее, а в Бельгии издали собрание сочинений Маркса.

Между строк советских газет

— Ведь и в журналистике произошел абсолютный перелом? От советской печати к современной…

— Я бы не стал такие крайние выводы делать.

Да, советский читатель в течение семидесяти лет имел только одну точку зрения в журналистике — из одного источника. Но при этом люди все понимали и жили в двух реальностях. Одна реальность — это то, что нужно было говорить на работе, в официальной обстановке, общаясь с детьми, чтобы те случайно не настучали в рассказах одноклассникам. А другое-то, что люди реально понимали и чувствовали.

— Отличались реальности?

— Конечно. В поздние брежневские годы за кухонное инакомыслие уже не сажали, но люди понимали, что на собрании нужно одним языком говорить, а дома можно над этим посмеяться, поглумиться, даже в кругу тех, кто сидел на собрании.

А реальность какая была? Даже в газете «Правда» между строк можно было прочесть очень много всего интересного.

— Например?

— Американские кремленологи по фотографии того, как члены политбюро выходят на демонстрацию: где стоят, в какой последовательности, — понимали, чьи позиции пошатнулись, чьи позиции поднялись, и так далее.

А когда рухнуло все — я очень хорошо помню это время — это были 1987–88 годы, когда в советских киосках появились западные газеты.

До этого у нас можно было купить любую коммунистическую газету мира — у меня была даже коллекция болгарских, польских, венгерских газет, газета английских коммунистов «Morning star» — это был образец, я о ней рассказываю студентам на занятиях. Это газета, тираж которой полностью оплачивался Советским Союзом, печатался на деньги КПСС, и Советский Союз покупал 80% этого тиража и распространял ее по всем киоскам. Я помню, что видел не только в Москве, но и в Норильске, в Петропавловске-Камчатском, – то есть там, где ни одного потенциального читателя, скорее всего, не было. В школах заставляли по этой газете готовиться к английскому. Видимо поэтому у нас в стране английский никто не знал и не любил при советской власти.

А в школе, где я учился, была газета «Moscow News», которая отличалась тогда темами и проблематикой. Нас многие презирали за то, что мы не по коммунистической газете английский учили.

Реального альтернативного взгляда у советского читателя за семьдесят лет не было. Я не беру в расчет радио «Голос Америки» или радио «Свобода», которые глушились. На рубеже 1988 года западные СМИ стали официально продаваться в советских киосках. «The Times» стоила рубль. «Правда» — 5 копеек, «Комсомольская правда» — 4 копейки, «Пионерская правда» — 1 копейку.

Мы с однокурсниками впятером скидывались, и шли после занятий в гостиницу «Россия», где в киоске продавалась газета «The Times». По кругу читали. Это было ощущение ни с чем несравнимое — ты получал альтернативную информацию. Год назад за это могли из комсомола исключить — а теперь совершенно легально появилась возможность читать западную прессу.

Только родились «Коммерсант», «Независимая газета», а «Комсомольская правда», «Известия» стали совершенно другими газетами. Перестали глушить западные радиостанции. Выходила необыкновенно интересная газета «Гласность», которая публиковала документы из истории сталинского периода — было потрясающе интересно.

Как солдат Пруцков понял, что журналистика – это власть

— Началась ваша работа журналиста в армии, правильно!

— Да, я ушел в армию после первого курса университета (тогда отсрочек не было), и меня в армии очень потянуло к журналистике. Однажды я встретил майора из редакции окружной газеты «На страже Родины» и сказал о своем желании: он прямо за меня ухватился руками, потому что оказалось, что у него была разнарядка, что какой-то процент текстов должны писать солдаты. Приходилось им писать самим и подписывались выдуманными фамилиями солдат.

Я стал писать два-три раза в месяц. Это мне хорошо было и с материальной точки зрения (я получал 7 рублей как солдат, затем как сержант — 12, а тут гонорар был 20–25 рублей), я всегда был при деньгах. Я всегда покупал торт сослуживцам, чтобы все было в порядке, а меня побаивались: вдруг напишу про них что-нибудь!

Именно в армии я понял, что журналист — это власть. Хотя я был солдат, бесправный человек, а главный редактор — полковник. Но военного журналиста в погонах не боятся, потому что он ничего ненужного не напишет — не пропустят.

— А как вы поняли, что журналистика это власть?

— Однажды мне как-то нужно было пойти в увольнение. В субботу пошел к командиру взвода:

— Товарищ старший прапорщик, разрешите пойти в увольнение.

— Прутцков, да ты что? Хватит ходить в увольнения, ты больше всех ходил — теперь тебе наряд на туалет. Марш готовиться.

Я так расстроился, сижу, готовлюсь к наряду на туалет и думаю — все, все выходные драить очко. Я не боялся труда, я просто рассчитывал на другое. И думал: как же мне в увольнение пойти, что же делать? Его же не отменишь. И тут я понял. Через полчаса подхожу и говорю:

— Товарищ старший прапорщик, к наряду готов.

— Молодец, Прутцков. Ремень начистил?

— Так точно!

— Сапоги?

— Так точно! Товарищ старший прапорщик, вы тоже заступаете в наряд, и я хочу у вас во время наряда взять интервью. Газета «На страже Родины» поручила написать такую статью: «Как перестройка в армии отражается на прапорщиках?» И я решил сделать вас героем своего материала.

Задания у меня такого не было, конечно, я сам темы предлагал и их публиковали: им все было важно, что исходит от солдата. И я вполне мог это написать. Командир взвода так испугался, сказал, чтобы я ни в коем случае ничего не писал.

— Я человек маленький, что-нибудь не так скажу — меня потом сживет со света комбат — ни в коем случае. Слушай, Прутцков, ты вообще много работаешь, много пишешь. Сходи-ка ты в увольнение, зачем тебе этот наряд? Вот тебе увольняшка, я тебе еще чистую дам — ты сам себе напиши, когда тебе нужно будет пойти. Зачем тебе эта статья? Не пиши про меня.

Тут я понял, что журналистика — это власть.

Второй похожий случай меня в этом понимании укрепил. После армии я проходил практику в военной прессе — мне там очень понравилось. Там человек в погонах не представляет опасности, а штатский человек – это очень страшный человек, можно было какие-то темы поднимать, которые человек в погонах в силу субординации поднимать не мог. Я работал в Мурманске, в региональной газете рыбаков «Рыбный Мурман», и одновременно там писал для газеты «На страже Родины», как внештатный корреспондент.

Один знакомый служил в мурманской тундре — до него было два часа на электричке и потом еще два часа пешком идти. Я решил в воскресенье его навестить, купил ему гостинцев, шел, вышел в семь часов утра, часам к двенадцати был на месте, и вот на КПП говорю:

— Мне такого то, пожалуйста, позовите.

— Он в карауле.

— А когда освободится?

— Завтра утром.

— Я из Мурманска приехал….

— Никак.

— Позвоните дежурному по части, скажите, что из Мурманска приехал навестить.

Солдат звонит дежурному по части, слышу мат в трубке, смысл которого в том, чтобы я обратно уехал в Мурманск и приехал, когда он будет вне караула. Я, конечно, могу оставить ему сумку с едой, но я полдня на это потерял и еще полдня потеряю. Тогда я говорю этому парню:

— Скажи, а у вас были в части случаи, связанные с нарушением воинской дисциплины?

— Да, говорит, на прошлой неделе трех солдат в дисбат отправили за пьянку, за воровство…

— Прекрасно!

Достаю удостоверение корреспондента, показываю.

— Скажи, что приехал из Ленинграда корреспондент и будет писать про то безобразие, которое у вас в части произошло.

Через пять минут дежурный по части, который высказывался крепкими словами, стоял передо мной по стойке смирно и делал рапорт. Я решил свою роль играть до конца. Он мне стал показывать, как у них там хорошо в части. Я говорю: «А где у вас командир части?» Он отвечает: «Вы знаете, выходной, он на рыбалку поехал. Но сейчас вызовем его, раз журналист приехал про нас писать». Через час уже командир части стоял передо мной — все командование было поднято по тревоге. Все меня ублажали, всё показывали. Потом меня командир части отозвал в стороночку, приобнял и говорит:

— Вы уж там не зубоскальте особенно в Ленинграде, всякое ведь бывает. Может у вас просьбы какие-то есть?

— Есть вот задание еще — навестить одного бойца. А он в карауле.

Через пять минут этот парень стоял снятый с караула, командир части в свое кабинете нам чай подавал, и парень вообще не мог понять, что там происходит. Его тут же через неделю повысили, он стал шофером командира части, раз в два дня в Мурманск ездить — доброупотребил своим положением в личных целях.

Анна Данилова

Полностью чиатать интервью на сайте Планета СМИ