Что, кроме камеры, нужно талантливому журналисту и телеоператору, чтобы перешагнуть за рамки новостийного сюжета? Расширенный репортаж, документальное кино или «визуальная антропология» — как определяет жанр своих фильмов Денис Бевз, журналист и оператор телеканала «ТВ-2», г. Томск, тренер Интерньюса, автор фильмов «Река памяти», «Операция Марс», «Лешкина мама», «Солдатский медальон», «Осень на Кадаре» и др., многократный лауреат премии Тэфи
Денис, когда, по вашему мнению, репортаж становится документальным фильмом и почему это происходит?
Документалистика — это отдельный жанр, которым я не владею. Фильмы, которые я делаю, я не считаю документальными. Я не знаю, как определить этот жанр. Но это не документальное кино.
Во-первых, документальное кино требует профессионального образования, во-вторых, подразумевает работу большого коллектива, т. е. там должны быть режиссер, звукорежиссер, видеооператор, инженер видеомонтажа и т. д. Я же снимаю один. И я считаю, что репортаж не может стать документальным фильмом. Это разные жанры, хотя может, где-то стыкующиеся.
В чем специфика жанра «Специальный репортаж», ведь именно в этой номинации вы получили премию Тэфи за фильм «Лешкина мама»?
На Тэфи мою работу отправила телекомпания, потому что она является собственником этого материала. Я не знаю, что такое специальный репортаж. Я считаю, что такого жанра вообще нет. И почему я получил за фильм Тэфи, да еще и в этой номинации, тоже не знаю. Фильмы, которые я делаю, делаются для души.
Если говорить о жанре этих фильмов, то одна моя знакомая, директор Государственного архива томской области, очень интеллигентная, очень образованная женщина, которая многим интересуется, называет жанр моих фильмов «визуальной антропологией». Т. е. это не кино, не телевидение, это вообще наука такая. В Москве есть институт визуальной антропологии и там практику студенты проходят следующим образом: им дают камеру, и они едут к каким-нибудь представителям культуры, религии, малых народов и записывают их. Люди рассказывают им о своей жизни. И вот с помощью камеры, которая в данном случае является чем-то вроде микроскопа, они исследуют жизнь людей, пытаются понять человека. Потому что человек в силу своего опыта жизни несет в себе некую информацию. И он пытается передать этот свой опыт. Так было всегда. Возьмите изначальную задачу литературы, музыки, архитектуры — они нам помогают понять друг друга. Ту же самую задачу решает и телевидение.
Хотя сейчас на телевидении идет очень много подделок под жизнь: это в основном скандальные ток-шоу, Дом-2, к примеру. И если мы начнем этот опыт переносить на нашу жизнь, ничего хорошего не получится. Потому что человек живет для того, чтобы дружить, любить, быть счастливым, он рождается для этого и умирает с этим. И нам важен тот опыт, который люди выносят из своей жизни и который стремятся нам передать. И вот я включаю камеру, и камера фиксирует то, что происходит в жизни. Вот он — человек: он пережил сталинские репрессии, он пережил лагеря, эта женщина 60 лет ищет своего отца. Это направление и называется -"визуальная антропология«. Собственно, и документальное кино работает в этом направлении на профессиональном уровне. Документалисты анализируют жизнь конкретных людей, их человеческий опыт с помощью приемов, которые им дает их образование. А я с помощью кнопки «REQ» на своей камере работаю, как студенты института визуальной антропологии.
Какова предыстория ваших фильмов
У нас на канале есть проект «Дневники экспедиции ТВ2». Мы выбираем для поездок места, у которых есть какая-то история, о которых мало кто знает и куда мало кто ездит. Когда мы находим такое место, мы составляем пакет материалов, которые можно там сделать, и ищем спонсора, который купит этот пакет. Едем на место, много снимаем, а по возвращении делаем серию расширенных репортажей, от 5 до 10 сюжетов. Кроме того, идут анонсы, включения по спутниковому телефону с места события, какие-то короткие сюжеты выходят в утренних или вечерних новостях. Чтобы отработать пакет, надо дать в эфир выходов 50.
А потом, когда есть желание и понимание, что тему надо как-то продолжить, что осталось ощущение недосказанности, я сажусь и начинаю из этого что-то лепить.
Так, в основе фильма «Осень на Кадаре» лежит мало кому известная страница великой битвы за уран и потрясающе красивая картинка.
После того, как был сделан материал о женщине, которая 60 лет ищет своего отца, осталось много материала о поисковиках, много картинок ярких, и осталась недосказанность. Я нашел эту женщину, и она на камеру рассказала историю про своего отца. Мы сделали фильм «Солдатский медальон» и отправили его поисковикам. Они каждую вахту начинают с этого фильма.
Что касается «Лешкиной мамы», то там ситуация была несколько другая. Наш канал два года занимался благотворительной акцией, собирал деньги для детей, которым нужна помощь. Для онкобольных и детей с ДЦП. Больным с ДЦП сколько не помогай, им никогда не поможешь до конца. В каждом случае требуются тысячи вещей, на которые надо тысячи раз собирать деньги. Но люди им помогают, и с финансовой точки зрения все более или менее нормально.
Но всплыла проблема, что нужна не только финансовая, но и моральная помощь. Когда человек сталкивается с этой бедой, он остается, как правило, с ней один на один. Врачи говорят ему «откажись от ребенка», общество на него смотрит косо, потому что считает, что это проявление алкоголизма или наркомании. Ему некуда обратиться за поддержкой. Он остается один на один со своей бедой. Возникает ощущение одиночества, замкнутости в четырех стенах. 90% людей, живущих с этой проблемой, прошли через эту человеческую изолированность. И когда мы столкнулись с этой проблемой, пришло понимание, что надо сделать какой-то материал, чтобы люди посмотрели и поняли, что таких, как они, много.
Этот материал изначально делался для внутреннего пользования центра реабилитации. Ну а когда он был практически готов, телекомпания предложила поставить его в эфир. А потом отправила на Тэфи.
Как приходят идеи, герои фильмов?
Идеи по-разному приходят. Так в «Солдатском медальоне» осталось за кадром несколько синхронов, которые мне было по-человечески жалко. Они и стали началом фильма. Главное, чтобы все срослось.
«Осень на Кадаре», за которую дали премию Репортер в операторской номинации, совершенно из другого вырастала. Там были отсняты монтажные фразы, которые не удалось использовать в рамках новостийного сюжета. Собрав это видео (перевал Балтийский, штольня), я начал думать, какие синхроны под него могут встать. Нашел историю о великой битве за уран, придумал легенду. А потом все это переплели. Монтажер назвал этот жанр «косичкой». Этот фильм создавался только ради видео.
Мне всегда было проще снимать фильмы для внутреннего пользования. Потому что есть понимание, зачем ты это делаешь.
Но в таком случае есть опасность, что фильм посмотрит очень узкий круг людей. Люди часто боятся или избегают сильных эмоций. Как вы к этому относитесь?
Когда я работаю над очередным фильмом, я погружаюсь в него. Я ничего больше не могу нормально делать, хотя у меня есть, конечно, и текущая работа. На вопрос жены, как продвигается дело, отвечаю: «Сейчас сниму, потом смонтирую». Она говорит: «Сам снимешь, сам смонтируешь, сам потом и посмотришь».
Мне постоянно вопрос задают вопрос «Зачем ты делаешь этот фильм, кто его будет смотреть, и будут ли его показывать в эфире?». Думаю, дело в целесообразности. На самом деле нужно понимать, зачем ты это делаешь. Наверняка, и в вашем Интерньюсе, и на местных телекомпаниях накоплено огромное количество хорошего нереализованного видео материала, хороших нереализованных историй. Не нужны тысячи долларов, чтобы что-то из этого делать. Нужно просто понимание, зачем это надо. Хорошо, когда это понимание есть. Надо сказать, что так судьба сложилась, что каждый из моих фильмов был в эфире, и даже несколько раз.
Вы не думаете, что фильмы, которые вы делаете, — это результат стремления вырваться из ежедневного конвейера новостей?
Во-первых, о работе в новостном конвейере. Работа новостника — это не только работа по производству сюжетов. Это еще и работа по поиску новостей. И это очень важная составляющая работы новостного журналиста. Что сейчас происходит на станциях? Почему люди быстро устают от профессии тележурналиста, им становится неинтересно, и они очень быстро из нее уходят? Потому что составляющая поиска новостей исчезла. Приходят пресс-релизы, интернет-ленты новостей. Люди перестали искать новости. Они пользуются новостями, не ими найденными. И все производство новостей сводится к производству однотипных сюжетов. Когда я начинал работать в новостях, на станции даже телефона не было, не то, что интернета. А когда я занимался редакторской работой в 2005 году, ежедневно на почтовый ящик приходило 100—200 пресс-релизов. Они просто валятся и валятся. А еще появились информационные агентства. Источников информации — бесконечное множество. Поэтому зачастую в выпусках новостей разных каналов -одни и те же события. Удивительно и странно еще и то, что простые люди — не журналисты, которые чатятся в блогах и форумах, находят куда более интересные новости.
Я не считаю нашу работу скучной. Просто нельзя в основу работы вкладывать только производство сюжетов. К тому же, кроме того, что надо всерьез заниматься поиском новостей, новостники еще и сами в силах влиять на события, т. е. определять ситуацию в городе или регионе. Наш канал, например, запустил благотворительную акцию «Обыкновенное чудо». Мы снимаем сюжеты о детях, которым нужна помощь, проверяем эту информацию, и потом — собираем деньги. Если первые сборы составляли 30 тысяч рублей и были для нас большими деньгами, то сейчас мы собираем в помощь детям по нескольку миллионов. Очень важно видеть результат влияния на жизнь в городе.
И, во-вторых, о кризисе жанра. Я пережил его в 2000-м году. Мне казалось, что работая в новостном конвейере, я ничего не успеваю, не могу себя реализовать, съемочного времени не хватает, монтажного времени не хватает. Я думал, что когда у меня все это будет, я сяду и сделаю что-то ТАКОЕ. Я приехал в Казахстан в Интерньюс, и у меня действительно появилось много съемочного, монтажного времени. Меня никто никуда не гнал, не торопил. И тут выяснилось, что ничего такого особенного я сделать-то и не могу. Все мои мысли о своих недюжих способностях были иллюзией. И для того, чтобы делать большие расширенные сюжеты, которые потом мы положили в основу Айны, Открытой Азии, в течение года пришлось все учить с нуля. На это ушло очень много времени, и это была очень сильная ломка. Т. е. когда человеку предоставляют творческую свободу, это еще не есть хорошо. Очень многих это как раз и добивает. Пока они находятся в конвейере на своей станции, они себя тешат иллюзиями о том, какие они талантливые. А когда из этого конвейера вырываются, выясняется, что не все так просто в этой жизни.