Главный редактор каналов «Россия 2» и «Россия 24» Дмитрий Медников — о трудоголизме, спорте, интернете и своем поколении

На языке цифр это выглядит так: «Россия 2», «Россия 24», Медников 30. В начале апреля Дмитрию Медникову исполнилось 30 лет. Канал «Вести» (нынешний «Россия 24») он возглавил, когда ему было 26. «Россию 2» (бывший «Спорт») — в 29. На сегодняшний день его должность звучит следующим образом: заместитель генерального директора ВГТРК, главный редактор каналов «Россия 2» и «Россия 24», главный редактор радиостанции «Вести-FM», директор департамента развития цифровых технологий ВГТРК (департамент занимается развитием медиабизнеса в интернете, мобильным и цифровым телевидением, мультимедиа). Медников курирует сайты, которых в холдинге в общей сложности около 50 (vesti.ru, strana.ru, smi.ru...). При нем была создана первая в России детская социальная сеть «Мир Бибигона». О Дмитрии Медникове как о человеке мало что известно. Он предпочитает говорить о работе.

— Почему один человек столько всего возглавляет? Людей не хватает?

— Дело не в нехватке людей. Это определенная корпоративная структура. Иногда для эффективной взаимосвязи между проектами нужно, чтобы их курировал один человек. Развивающийся канал «Россия 24» тесно связан с цифровыми технологиями и развитием мультимедийных сервисов. И наоборот. А новый развивающийся канал «Россия 2» усиливает эту конструкцию.

— Что представляет собой ваш день?

— Я 18 часов в день отдаю любимому делу. Я страдающий трудоголизмом молодой менеджер. Я продал душу ВГТРК и команде, которая занимается развитием телевидения. С этим ложусь, с этим просыпаюсь, по этому поводу говорю по телефону, на эту тему переписываюсь в письмах, на эту тему пишу эсэмэс. Так и живу, за исключением необходимости, к сожалению, уезжать домой.

— А нельзя и от этого отказаться?

— Я бы с удовольствием. Подумываю об этом.

— То есть вам такой режим до сих пор нравится?

— Мне он все больше и больше нравится. Если некоторое время назад у меня были сомнения, что жизнь ограничивается пределами моего рабочего кабинета, то потом я понял: жизни за пределами этого кабинета нет. Жизнь здесь.

— А как же, допустим, увлечения? Судя по официальной биографии, ваше хобби — книги и иностранные языки: вы владеете английским, испанским, французским, итальянским и немецким.

— Для меня нет ничего более интересного, чем вечер с книжкой. Это тотальное удовольствие. Что же касается языков, то было бы корректнее сказать, что я ими владел. В 20 лет я довольно свободно говорил на них на всех. Мама занималась моим образованием, нанимала репетиторов. Сейчас я говорю свободно на английском, что-то понимаю и могу, наверное, говорить по-французски, а на остальных могу либо читать, либо эффективно делать заказ в ресторане. В условиях восьмилетнего отсутствия языковой практики сохранить знание языка практически невозможно. Когда учишь язык, ты много узнаешь о стране и даже об определенной цивилизации. Если учишь испанский, неплохо представляешь себе, что такое испаноязычный мир. Ты понимаешь, чем отличаются, в том числе психологически, англосаксы от романцев. Я какое-то время входил в редакционный совет Европейского вещательного союза. И было интересно: понимаешь психологию восприятия окружающего пространства представителями итальянского телевидения или английского.

— Ну что ж, раз опять вернулись к работе, давайте о ней. Вы в январе возглавили бывший канал «Спорт». Насколько оправданными были изменения на канале и как вы планируете его развивать?

— Нам важно привлечь к спортивному и околоспортивному вещанию более молодую и более универсальную аудиторию. Мы запустили программы о науке, путешествиях. Нам кажется, что смесь научного вещания, путешествий и спорта может быть интересна как раз этой аудитории (что уже подтверждают цифры). Мы лишены необходимости создавать на канале агрессивные программы — спорт сам по себе агрессивен. В спорте разрешено то, что для неспортсмена запрещено законодательно. Нельзя выйти на снег и стрелять в мишень из огнестрельного оружия, а биатлонистам можно. Нельзя сильно ударять людей о борт, а хоккеистам можно. Нельзя бить людей в лицо, а боксерам можно. Поэтому все остальные программы должны быть не жестче, а мягче. И еще один важный момент. У нас, на мой взгляд, произошло смещение взгляда на спорт. Когда возникла рыночная система, создалось ощущение, что российский спорт способен уже сейчас жить по всем тем законам, по которым живет спорт, например, в англосаксонских странах: с индустрией, развитой и разветвленной системой спонсорства, продажей календарей и футболок... Только после этой фазы можно начинать коммерциализировать спорт. У нас эта фаза не наступила. И сейчас необходимо создавать национальную спортивную героику. К сожалению, раскрученными медийно и спонсорски спортсменами у нас становятся те, кто выступает за границей. Но в российских национальных первенствах существуют звезды ничуть не меньшие, просто о них мало рассказывают как о людях. А мы это будем делать.

— Для вас как для человека нового поколения телевидение в его привычном виде (не в интернете и не в мобильном) — разве не вчерашний день?

— Если мы говорим о телевидении как об эфирном способе распространения сигнала, то оно, конечно, останется, но уже сейчас, например, в офисе получать доступ к телевизионному сигналу через компьютер и интернет гораздо проще, чем через эфир. Если мы говорим о производстве качественного видеоконтента — это и сегодняшний, и завтрашний, и послезавтрашний день. В интернете, в частности, люди тоже хотят смотреть качественное видео. Сейчас для медийной компании интернет, новые медиа — это несопоставимые бюджеты с традиционным вещанием. Но очевидно, что их соотношение меняется. Мы не рвемся инвестировать мгновенно много денег, чтобы занимать первые позиции в интернете. Мы заинтересованы в том, чтобы создаваемый нами разноплановый телевизионный контент адаптировать под разные среды вещания. Сейчас проникновение, допустим, мобильных телефонов в России (в отличие от интернета) примерно сравнивается с телевизионным. Мы занимаемся поставкой видео для мобильных приложений. Мы сделали приложения для iPhone и других платформ мобильных телефонов, которые позволяют зрителю смотреть фотографии, видео, получать новости. Рост — десятки процентов в месяц. В совокупности за несколько месяцев мы получили постоянную аудиторию в несколько десятков тысяч человек в день. Для сравнения: в среднекрупной кабельной сети средний телеканал, не из центральных, одновременно смотрят несколько сотен человек. Аудитория, которую мы получили, пока не монетизируется, но она будет монетизироваться.

— Вы говорили в одном из интервью, что вас интересует аудитория, которая придет в интернет с появлением везде широкополосного доступа: активные семейные люди возраста 30+. Вы сами стали в этом месяце 30+. По ощущениям вы в своем поколении находитесь?

— Я, наверное, в своем поколении нахожусь, но в данном случае я говорил о потребителях. Я потребитель телевидения и интернета в гораздо меньшей степени, чем основная аудитория. Я в большей степени все-таки производитель. Мои потребительские вкусы полностью сформированы производственными. Если бы мне по работе не было необходимости интересоваться процессами, происходящими в интернете, я бы интернетом пользовался на порядки меньше. Меня совершенно не забавляют ни блоги, ни соцсеть с точки зрения личного потребления. Я не очень понимаю, зачем мне вести блог. Блог — это в первую очередь способ рассказать о себе другим. Я не очень рвусь о себе кому бы то ни было рассказывать. Если это способ донесения информации, у меня большое количество способов ее донесения.

— Вы первое поколение, которое росло при относительной свободе слова и СМИ, в 90-е. Но журналисты вашего поколения, идя на госканалы, добровольно отказываются от той свободы, в которой выросли...

— Есть принципиальные различия, которые, к сожалению, не успели быть поняты здесь и которые уже в силу долгой традиции свободной журналистики осознаны и поняты на Западе. Формирование свободы тянет за собой формирование ответственности. Тема ответственности СМИ в России табуированная. Я считаю принципиально важным обсуждать соотношения свободы и ответственности, в том числе в медиа. Многие, например, критиковали телевидение за освещение недавних терактов в московском метро. Говорили: мы видим информацию в Twitter, а по телевидению ее не передают. Но тогда в общем потоке информации часть сообщений была сублимированным страхом, часть — придумками людей, находящихся в состоянии стресса, а часть — намеренной дезинформацией. Позиция телевидения абсолютно зрелая, и она свидетельствует о том, что существуют определенные сдержки и противовесы в сознании, позволяющие не поддаваться на информационные провокации, четко оценивать, с чем граничит информационный терроризм, которому можно случайно поспособствовать.

— Что вас все-таки объединяет с вашим поколением и что разъединяет?

— Я не чувствую, чтобы что-то разъединяло. Наше поколение специфическое. Это поколение людей, сознание которых действительно формировалось в 90-е годы. Мы, может быть, наиболее консервативное из всех поколений, которые сейчас растут. Консервативное в англосаксонском понимании этого слова. Первые мои воспоминания — «Прожектор перестройки», следующие — путч номер 1, потом — путч номер 2. А еще война в Чечне, кризис 1998 года, на котором я и частично семья потеряли появившиеся у нас к тому моменту деньги. Мы почти все очень рано начали работать. Не ради удовольствия. Речь шла о выживании или невыживании. Мы очень рано поняли, что такое кризис и революционная ситуация. И то, что для ребят даже на 8—10 лет младше является невероятной романтикой, для нас тяжелые, скользкие воспоминания. Молодежные банды в спальных районах, отсутствие какой бы то ни было безопасности... Все это сформировало у нас определенное восприятие действительности. Для нашего поколения (в зависимости от того, кто в чем заинтересован: кто-то в стране, кто-то в семье) стабильность и возможность участвовать в ее поддержании — это вопрос не столько даже решения каких-то задач, например зарабатывания денег. Это вопрос в значительной степени психологический.

Беседовала Юлия Ларина

Источник: КоммерсантЪ