У читателей и издателей теперь всё как у людей — в последний день
Летний книжный фестиваль в московском Центральном доме художников — мероприятие неформатное и неформальное. Тут нет никаких «отчётов издательств», буйных зазывал у стендов и толп покупателей у лотков с книгами. Даже и самих книг, как ни странно, нет — в этом году для продавцов отвели второй этаж ЦДХ, чтоб не мешали. Но зато есть читатели, радующиеся шансу свободно пообщаться с любимыми писателями, и сами писатели, не менее радостные от того, что могут посмотреть и поговорить со своими читателями. Поговорить и о книгах, и о жизни, и о проблемах, которые есть у всех. А ещё на фестивале, на удивление, много детей, которых приводят сюда мудрые родители, потому что дети тут не только рисуют персонажей сказок и слушают эти сказки в исполнении авторов, но заодно и приобщаются к тому, что любят их родители — читать.
Фестиваль этот живой и действительно открытый. На нём столько всего, что часто жалеешь, что не можешь разорваться, например, между презентацией новой книги Эдурда Лимонова и концертом финских «Рок-грызунов» — совсем как между книжками в книжном магазине: хочется и того, и другого, и третьего. Но всегда есть свобода выбора — пойти на презентацию книги «Образ Сталина в стихах и проза О. Э. Мандельштама», послушать разговор с Александром Иличевским о его новом романе, беседу Дмитрия Быкова и Александра Набокова о возглавляемых ими литературных СМИ, посетить дискуссию о современной русской литературе или круглый стол о запрещённых книгах.
История книги — это и история запрещения книг. В разные времена и в разных культурах время от времени вводились запреты на книги. Какие только книги не подвергались цензуре! Библия, Коран, «Алиса в Стране чудес», «Улисса», «Лолита» и «Тропик Рака». Десятки и сотни книг подвергались и судебному, и внесудебному запрету. Индустриальный ХIХ век поставил запрещение книг на поток с появлением института государственной цензуры, которая не столько запрещала, сколько разрешала книги. Рано или поздно, впрочем, все эти запреты снимались, поскольку стиралась острота выраженного в книге мнения или отношения к ней общества. Запрещённые книги возвращались в библиотеки и признавались тем, чем и были, — частью культуры.
Чем быстрее менялось общество, тем быстрее отменялись запреты. Так что в ХХ веке у тех, кто запрещал книги, оставался шанс испытать муки совести и стыда — например, у тех, кто запрещал «Улисса», «Лолиту» и «Тропик Рака». Скорее всего, эти книги для большей части современников и вправду были не менее отвратительны, чем, к примеру, «Моя борьба» Адольфа Гитлера. Но общество, во всяком случае демократическое, постепенно учится справляться и со своей ненавистью, и с ненавистью, отливающейся в буквы. К слову сказать, книга Гитлера вполне доступна в большинстве стран, победивших фашизм. Доступны, однако, либо старые издания, либо специально откомментированные — современная демократическая Германия не пошла по пути фашистского Рейха и не стала запрещать «Mein Kampf» на государственном уровне, но выкупила на неё права, тем самым ограничив новые издания. Впрочем, даже если новые публикации книги не ограничили, вряд ли бы она пользовалась в нынешней Германии большой популярностью. Да и России «Mein Kampf» отнюдь не была бестселлером: российское общество способно самостоятельно регулировать и спрос, и распространение «запретной литературы».
Запрещение книг в России, как это ни странно звучит в стране, которая 70 лет прожила в условиях цензуры и нынешняя Конституция которой гарантирует свободу мысли и слова, — дело государственное. Им занимаются суды и прокуратура, запрещённые — согласно федеральному закону «О противодействии экстремистской деятельности» и поправкам к нему — книги попадают в «Федеральный список экстремистских материалов». Попасть в этот список не так уж сложно — достаточно безразличного судьи, ангажированного эксперта и доброй воли прокуратуры, самоотверженно сражающейся с экстремизмом, например, в виде книги историка Хью Тревора-Ропера «Застольные беседы Гитлера». В отличие от преступления против личности, которое по преимуществу видно невооружённым глазом, пропаганда как преступление против идеи — всегда вопрос интерпретации, а значит, и произвольного, самовольного или злонамеренного толкования.
Экстремизм, впрочем, не единственный повод, который может привести к запрету книги. Сохранившаяся с незапамятных времён (точнее, с 1997 года) в законе об обороте наркотиков статья о запрете «пропаганды» наркотиков дала основания для возбуждения целого ряда дел по запрещению книг. Некоторые из них были даже сожжены, совершенно так же, как во времена Третьего Рейха. Кстати, это едва ли не единственное положение в современном российском законодательстве, которое разъясняет, что же такое «пропаганда» — это (внимание!) просто распространение сведений о наркотиках.
Правовая реализация запрета книг не только опасна возможным произволом, но и лишена смысла. Зачем нужен запрет, если его невозможно реализовать? То есть вынести запрещение, конечно, можно. Можно внести книгу в список запрещённых книг. Но невозможно остановить распространение её текста, потому что эпоха Гуттенберга закончилась и книги уже давно существуют не только в виде бумаги, краски и клея, но в виде байтов и сайтов, запретить которые физически невозможно. На поиск русского перевода «Mein Kampf» в Сети уходит не больше нескольких секунд.
Обо всём этом я и хотел сказать на круглом столе, посвящённом запрету книг в России, сразу после выступления философа Кирилла Мартынова, издателей Валерия Анашвили, Александра Касьяненко и политолога Алексея Чадаева. Но микрофона мне не досталось — слово и микрофон взял поэт и участник движения «Вперёд» Кирилл Медведев. Он с ходу заявил, что тему запрещённых книг бессмысленно и нельзя обсуждать с представителями власти и её СМИ, которые печатают отвратительные тексты. Как позже стало понятно, речь шла о трэшевом тексте «Трушевский, я люблю тебя!», опубликованном на сайте liberty.ru. Собственно, этот самый текст, невзирая на просьбы участников дискуссии, группа социальных активистов и стала читать на разные голоса, перекрикивая всех присутствующих. Дочитывать до конца этот текст активисты не собирались, отдавать микрофон по добру тоже. Тогда и случилась драка между поэтом Медведевым и политологом Чадаевым. Сбежавшиеся на крики охранники собирались было удалить активистов силой, но вмешался организатор фестиваля Борис Куприянов, сумевший успокоить всех бойцов. Круглый стол, однако, прервался. Позднее его организаторы объявили, что он будет продолжен 18 июня в магазине «Фаланстер».
Цели своей акции её инициаторы объяснили тем, что «задавать формат дискуссии о свободе слова» не должны «субъекты из отстойников власти», но только «социальные активисты, борющиеся за то, чтобы большинство людей в нашей стране могло реагировать на свои реальные проблемы, скрытые за непроницаемой завесой политического цинизма и пузырями идейного разнообразия», которым не нужная «такая», но «нужна
Какая другая? С точки зрения «левых» (поставлю это слово в кавычки, поскольку их левизна в данном контексте неоднозначна) свобода слова может быть только правильной, в ней не должно быть места «легитимации» и пропаганде ультрасексистских текстов, защищающих изнасилование. Однако чем такая изнасилованная свобода слова отличается от царства победившего закона об экстремизме? Ведь в пресловутой статье, при желании, вполне можно найти пропаганду превосходства по социальному признаку...
C точки зрения «левых» борьба закончилась маленькой победой, акция удалась. Ещё бы! С точки зрения «левых» «правые», представляющие власть, воплощают запрет. И право на запрет «левые» как раз и отобрали, реализовав его самостоятельно. Они сами запретили дискуссию о свободе слова, став на пять минут запрещающей властью. Стоит ли поздравлять их с такой победой? Не думаю, потому что тем самым они доказали, что власть, которой они хотят, — это власть запрещения. А свобода слова — она или есть, или её нет.
Есть вроде бы повод радоваться «правым». Если они считают, что с «левыми» нельзя вести дискуссию, потому что «левые» этого не хотят, то они получили прекрасное тому свидетельство. Однако надо ли ставить «пятёрку» за доказательство этой политической теоремы? Не уверен. О чём станут разговаривать «правые», оставшиеся без «левых»? О вечных демократических ценностях и фундаментальных правах человека? Акция «левых» — это и результат политики «правых».
Крайними во всей этой истории оказались организаторы фестиваля. Крайними, но вовсе не проигравшими. Несмотря на инцидент, не слишком большая, ограниченная всего лишь двором Центрального дома художника временная автономная зона проработала четыре дня, пуская корни в окружающую среду и прорастая в публичное пространство культуры.
P.S. Специально для зрителей общества спектакля: вот так начинался круглый стол.
Источник: Частный корреспондент