Главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян объяснила заместителю главного редактора «Власти» Александру Габуеву, зачем налогоплательщики должны финансировать проекты государства по развитию российских иноязычных СМИ.

— Какие задачи ставились перед каналом, когда он создавался? Какая у вас миссия?

— Как и у любого международного информационного канала. Каждая уважающая себя страна уже обзавелась таким. И цели все постулируют одни и те же: и BBC, и CNN, и France 24. Мы рассказываем миру о России и о российской точке зрения на международные события.

-А кого-то в мире эта точка зрения сильно волнует?

— Когда мы запускались, то делали только новости о России. Но очень рано поняли, что это путь в никуда. Потому что англоязычных людей, которым интересно было бы в ежедневном режиме смотреть новости о России, немного. Таких людей в мире ну десять тысяч, ну пятьдесят, ну пусть даже сто. Это количество не стоит того, чтобы государство тратило такие деньги: наладить контакт с ними можно и более дешевым способом.

Поэтому мы стали делать канал, альтернативный мейнстриму. Я седьмой год их наблюдаю в ежечасном режиме. Всегда одна и та же повестка дня, одни и те же пять-семь историй в верстке новостного часа. И мы задались целью делать канал, который рассказывал бы те истории, которые в мейнстриме не увидишь. Не потому, что мейнстрим пытается что-то скрывать от человечества. Просто то, что ты видишь, зависит от того, где ты стоишь. Когда CNN и BBC видят, что в Ливии разбился беспилотник НАТО, и весь день у них это главная новость, мы видим, что в этот же день в Ливии погибли 13 человек из одной семьи, среди них шестеро детей. Мы не можем с CNN и BBC конкурировать на одной поляне. У них все равно будет корпунктов больше, и камеры будут дороже, и ведущие будут сидеть в более просторных студиях. Зачем же людям смотреть нас, где студии поменьше и камеры похуже? Только если мы покажем то, что CNN никогда не покажет.

— То есть вы руководствуетесь скорее коммерческой логикой?

— Если у канала не будет большой аудитории, значит, он никогда не сможет влиять ни на какое мнение. В том числе о России. Потому что даже когда случится связанная с Россией большая новость, мировые массы российский канал смотреть не будут, потому что они к нему не привыкли, они его не знают. А чтобы они его узнали, нужно рассказывать про 13 погибших мирных жителей в Ливии. Что мы и делаем. Мы, кстати, уже давно позиционируемся в мире как канал RT. Хотя мы, в общем, не скрываем, что это сокращение от Russia Today. Но сами слова мы из логотипа убрали. Чтобы не отпугивать аудиторию. Никто же не будет смотреть какой-нибудь канал Belgium Today.

— Ваша целевая аудитория — это кто? Вот я иногда смотрю некоторые сюжеты и не понимаю, для кого они сняты.

— Это люди, уставшие от мейнстрима. Мне нравится думать, что это люди, скажем так, думающие чаще и глубже, чем большая часть других. Это люди, которые понимают, что вся правда не может укладываться в одну концепцию мира, продвигаемую привычными англосаксонскими СМИ. Это более молодые люди, потому что мы видим, как активно нас смотрят через YouTube — около 1 млн просмотров в день. Кстати, на YouTube мы стабильно обгоняем все новостные международные каналы, включая CNN International, Fox News, Sky News, Al Jazeera. У нас уже больше 700 млн просмотров — это мировой рекорд среди новостников. Нас это радует, потому что наши зрители — это люди, которые завтра будут управлять нашим миром.

— А социальный тип человека по другую сторону монитора вы изучали? Кто вас по факту смотрит?

— Ни один международный канал, даже CNN International, не обладает полным профилем своей аудитории по всему миру. Потому что нужно заказывать исследования в каждой отдельно взятой стране, а часто и в каждом отдельно взятом городе. И стоит это просто миллионы. Так что все работают с выборками. Мы заказывали несколько таких исследований. Так вот, в Великобритании, например, Russia Today уже обгоняет Bloomberg, не говоря о таких проектах, как Deutsche Welle и France 24. Причем больше всего нас смотрит наиболее состоятельное население — так называемые топ-13% и топ-3%. Это люди, которые в основном и принимают все решения. По всей Европе, по данным EMS, у нас самый высокий процент аудитории с высшим образованием, руководителей высшего звена и так называемых Influential Opinion Leaders. Та же ситуация в Канаде: мы уже обогнали там даже Sky News, Euronews и Bloomberg, не говоря уже о France 24, которых мы обошли в 14 раз. Во всех этих странах мы самый быстрорастущий канал. В среднем у нас аудитория растет на 40%, а в Нью-Йорке за последний год выросла почти втрое.

— Хорошо. А стране-то это все зачем нужно? Зачем мне как налогоплательщику вас содержать?

— Ну, примерно затем же, зачем стране нужно Министерство обороны. Вот зачем оно вам как налогоплательщику?

— А мы разве сейчас с кем-то воюем?

— Сейчас ни с кем не воюем. А вот в 2008 году воевали. Министерство обороны воевало с Грузией, а информационную войну вели мы, причем со всем западным миром. Ну невозможно только начинать делать оружие, когда война уже началась! Поэтому Министерство обороны сейчас ни с кем не воюет, но готово к обороне. Так и мы.

— То есть Russia Today — это министерство обороны, только в телевизоре?

— Это часть мягкой силы, soft power. Кстати, такой же инструмент, как BBC или CNN для Великобритании и США. Я хорошо помню 2008 год. Тогда даже очень либеральные люди вдруг начали громко кричать: «Как же так! Мы проигрываем информационную войну! Почему они все врут?!» Конечно, проигрываем. Мы только проснулись. Начали заниматься этим вопросом в 2005 году. А та же BBC была основана еще в 1922 году, понимаете? Когда тихо, как сейчас, идет перезагрузка, начинаешь думать: «Действительно, зачем государству тратить деньги на то, чтобы кто-то смотрел документальный фильм о России?» А вот когда жареный петух клюнет, тогда мы все плачем: как же мы проиграли информационную войну?!

— Насколько эффективен такой инструмент для России? Ведь о нашей стране на Западе есть некое сложившееся мнение, устойчивые стереотипы. Как рисовали в 1812 году карикатуры, на которых русский медведь входит в Париж, так и сейчас рисуют. Мы можем что-то в англосаксонском мире переломить?

— Под лежачий камень и вода не течет. Именно потому, что мы тоже задались таким вопросом, мы в двух исследованиях — в Британии и США — попросили включить вопрос: изменились ли у зрителей информированность и мнение о России после просмотра Russia Today? Так вот, разница по сравнению с обычными британцами и американцами — где-то в два с половиной раза. Например, семь из десяти наших зрителей ответили, что они стали гораздо больше знать о России, — а в среднем среди иностранцев это только трое из десяти. То же самое с улучшением мнения о России: оно заметно улучшилось почти у половины наших зрителей, а в среднем только 17% иностранцев стали лучше относиться к нашей стране за последние годы. Так что цифры говорят сами за себя. Если вы открываете комментарии к нашим историям на том же YouTube, а там просто десятки тысяч комментариев, огромное количество людей пишет: «А я и не представлял, что Россия то, а я и не знал, что Россия се». Вот так изо дня в день и формируется мнение о стране. Конечно, когда стереотипы формировались столетиями, их нельзя переломить за шесть лет. Но пытаться-то надо. Можно, конечно, совсем ничего не делать. Просто ждать, пока следующая шумиха случится. И весь мир будет думать, что не просто Россия напала на Грузию, а мы все еще и поголовно пьем кровь христианских младенцев. Ну просто это генетическая такая привычка русских — пить кровь христианских младенцев. Мы, кстати, от такого образа недалеко ушли. Когда была история с Литвиненко, на Западе началась антирусская истерия, которая принимала уже всерьез расистские формы.

— Как ваши государственные задачи сочетаются с журналистской объективностью?

— Да так же и сочетается, как у всех других каналов. Нет никакой объективности. CNN устраивает просто грандиозные истерики, когда погибают 20 американских солдат, царствие им небесное. А то, что там еще 2000 мирных жителей погибло, даже не упоминается. Ну какая объективность, ну где она? Так что, когда Россия воюет, мы, конечно, на стороне России.

— Какие, на ваш взгляд, Россия допустила ошибки во время информационной войны в 2008 году? Ну, помимо того, что ваш канал надо было создать пораньше.

— Тут несколько историй. Безусловно, как не хватало, так и не хватает англоговорящих голов. Людей, понимающих, как и зачем выходить в эфир на CNN и держаться в студии, чтобы тебе не вырвали кадык западные журналисты. И в итоге Россия смотрелась так бледно по сравнению с грузинами, что у меня сердце разрывалось.

Дальше. За неделю до войны в Тбилиси уже окопались западные пиарщики. И плотно работали со всеми журналистами, делали эсэмэс-рассылки, брифинги, постоянно создавали новости типа «Русские на окраине Тбилиси». А у нас в преддверии этой войны никакой специальной пиар-конторы, которая бы занималась войной, никто не нанял. Мы же не собирались воевать. Россия просто поздно спохватилась. Это все равно если б мы сейчас вдруг поняли, что есть в мире ядерное оружие, и бросились бы его разрабатывать. Вот это главная ошибка.

— Ну потом-то с западными журналистами и у нас начали работать. Я вот с одной группой западных журналистов под присмотром ФСБ ездил в Южную Осетию.

— В том и дело, что, мне кажется, в России были слишком озабочены безопасностью западных журналистов, нежели тем, чтобы они что-то хорошее написали. Когда уже первые бои утихли, и стало можно ездить в Южную Осетию, на многих западников неприятное впечатление произвело именно то, что их возили организованно. Хотя еще продолжалась стрельба. Многие сделали однозначный вывод: «Значит, врут. Значит, есть что скрывать».

— А что мешало этот процесс отладить?

— Там много бюрократической механики, но есть и одна важная мировоззренческая вещь. В западной ментальности вы не стесняетесь доказывать свою правоту. А в нашей российской ментальности если я прав, то я молчу. Потому что нельзя оправдываться. Мы предпочитаем молчать, потому что потом разберутся. Вот ни фига никто разбираться не станет: ни потом, никогда! Сейчас наклевещут, а мы, такие гордые, останемся монстрами в глазах всего мира.

— Уроки какие-то извлекли? Есть ли какой-то антикризисный механизм? Есть ли понимание, что надо поливать, например, цветочек под названием Russia Today, чтобы он вырос в могучее дерево и мог в случае чего быть такой информационной дубинкой?

— Мне кажется, да. Мне кажется, что до этой грузинской истории очень многие даже в высоких кабинетах относились скептически не просто к нам лично, а вообще к этой идее. А после нее я не знаю людей, по крайней мере, в высоких кабинетах, которые бы продолжали считать, что это не нужно. В 2008 году всем стало совершенно очевидно, зачем это нужно, зачем вообще нужна такая вещь, как международный телеканал, представляющий страну. Это уже само по себе урок. И конечно, стали относиться более внимательно и понимать, что это денег стоит.

— Кстати, про высокие кабинеты. Вот всем теленачальникам звонят. И не в телевизоре начальникам СМИ звонят. А вам часто звонят?

— Вы в «Коммерсанте», видимо, гораздо интереснее звонящим, чем мы. Нас, поскольку мы не вещаем на русском, судя по всему, мало кто смотрит из тех, кто мог бы звонить. А если смотрят, то редко. У меня за шесть лет ни разу не было истории, чтобы был звонок с просьбой снять сюжет с эфира или зачем вы какую-то фигню показали.

— Может, к вам вопросов не возникает, потому что вы показываете все правильно? А неправильное не показываете.

— Вот и нет. Мы очень стараемся поддерживать объективную картину, так что показываем все. И про Ходорковского, и про марши несогласных. Было бы смешно, если бы мы российскую часть эфира замазывали глазурью. Просто я не считаю, что все проблемы, которые называют западные СМИ, это наши основные вопросы. Например, почему-то про растущую ксенофобию в России в западных СМИ мало где говорят. А мы стараемся и про это рассказывать.

— Ну что, неужели и Громов не звонит? Ни за что не поверю.

— Он-то как раз иногда звонит. Но уж точно не по поводу эфира. Он никогда не вмешивался в наш эфир. У меня с ним давние, прекрасные, теплые отношения. Я с ним вижусь нередко. А вот Russia Today мы, кстати, обсуждаем редко. И если и обсуждаем, то не в плане раздачи указаний. Алексей Алексеевич спрашивает: «Чем помочь? Есть ли идеи?» Разговор никогда не касается информационной политики. Этому я и сама рада, потому что мы все знаем, если вдруг чего, надо иметь возможность кому-то позвонить, попросить. Вот, к примеру, приходит какая-нибудь проверка и просто, как это часто бывает, ошибается. Или еще хуже — взятку вымогают за какое-нибудь разрешение или лицензию. Давайте не будем лицемерить — к сожалению, пока что в нашей стране в таких случаях лучше иметь возможность попросить поддержки.

Источник: КоммерсантЪ