Вид на Москву с высоты птичьего полета. Стеклянная стена в конце длинного коридора. Сотни фотографий знаменитостей, сидящих у микрофона с уже культовой надписью «Эхо», и красные таблички с фразами на французском языке. На Новом Арбате кипит и бурлит работа радиостанции «Эхо Москвы». О редакционной политике одной из рейтинговых информационных радиостанций, о том, как все начиналось и к чему движется теперь, корреспонденту МедиаПрофи Анне Захаровой рассказал вновь избранный главным редактором «Эха Москвы» Алексей ВЕНЕДИКТОВ.

ЧЕМУ УЧАТ В ШКОЛЕ

Как все начиналось, каков ваш путь на радио? Когда-то вы были школьным учителем?

Ну, начиналось все в 90-м, когда в Советском Союзе был принят первый закон о печати, который разрешил негосударственные СМИ, ведь до этого все СМИ были либо государственными, либо партийными. И группа моих друзей, которые работали на Иновещании — радио, вещавшем на заграницу, — и которых не устраивало то, что всю свою сознательную жизнь они занимались пропагандой, решили организовать свое радио. И вот они организовали свое радио и привлекли меня поработать, пока лето и в школе каникулы. Школьный учитель, как сказали они, — это тот, кто лучше всего задает вопросы у доски. В августе месяце они позвали меня вести несколько интервью. Собственно радио открылось 22 августа 90-ого года. Вот так я пришел на 2 недели и остался на 17 лет. Ну а затем 8 лет я делал карьеру на радио параллельно со школой. Стал в конечном итоге главой информационной службы. А в 98 году я в первый раз был выбран главным редактором «Эха Москвы». Вот так вот все сложилось случайно. Все в нашей жизни случайно. Случайны встречи, случайны знакомства, карьера.

То есть ваша профессия помогает в работе на радио?

Для начала замечу, что отношу себя к числу лучших интервьюеров в электронных СМИ. Более того, могу сказать, что сейчас нас трое: Познер, Канделаки и я, может быть, даже в другом порядке. Потому что мы умеем задавать вопросы и слушать ответы, что очень важно. У меня это идет, конечно, от профессии учителя. Кроме того, я очень организованный в эфире: когда урок длится 45 минут, ты должен понимать, как и на какой фразе со звонком ты заканчиваешь. Тем более что урок строится драматургически. И передача строится драматургически. То есть завязка, кульминация, развязка. И, конечно, то, что я был классным руководителем 20 лет, позволяет мне вполне снисходительно относиться к тем людям, которыми я управляю. Я имею в виду журналистов.

Сложно было совмещать эфирную деятельность и школу?

Да, это было чрезвычайно сложно, прежде всего, по времени, по подготовке. С одной стороны, все-таки к урокам, даже когда у тебя двадцатилетний стаж и ты отличник народного просвещения, надо готовиться, с другой стороны, были совершенно фантастические случаи, когда ты ведешь урок и у тебя начинает пиликать пейджер: ты аккредитован на какое-то мероприятие, «немедленно выезжай». Но пока я не был главным редактором, это можно было совмещать. Запомнился эпизод, когда однажды в приемной у президента Бориса Николаевича Ельцина вечером были собраны журналисты. То есть я приехал, естественно, заранее, но у меня на следующий день урок — итоговый по четверти в пятых классах. И у меня с собой в портфеле было 60 контурных карт по греко-персидским войнам, которые надо было проверить. Я прямо там, в приемной, достал их, разложил и начал красным карандашом черкать. Его секретари и мои коллеги совершенно ошалели! Представляете, сидит человек, открывает контурную карту: персидское войско, и раз — там чертит красным, ставит отметки. Ну, мои коллеги-журналисты стали предлагать: «Дай нам, мы проверим». «Вы ничего в этом не понимаете, а у ребят четвертные оценки», — сопротивляюсь я.

«Ты нам дай „пятерочные“ карты, лекальные, где у тебя пятерки, мы тебе поможем, тебе быстрей будет». Проверить 60 карт — нужен час точно, а то и полтора. Ну, я раздал пачки карт — и тут вошел Борис Николаевич. Представляю, что он подумал. Сидят люди на полу, здесь же на полу — стопочкой контурные карты, и пять журналистов ожесточенно красными карандашами чиркают. «Что это? — спросил Борис Николаевич, —  ну, заходите». Вот такое было совмещение, но, став главным редактором, я покинул школу, потому что это было нечестно по отношению к тем, кого я готовил к экзаменам. Это был 10—11 класс. У меня не хватало времени даже на подготовку, а давать задание: «Вы прочитайте этот параграф», — это не мой стиль.

А в 90-м году, когда Вы начинали, сколько на «Эхе» было человек? И какова примерная численность Вашего штата сейчас?

В 90-м году, я думаю, было человек семь. А сейчас только журналистов в штате —  102. «Эхо», конечно, перестало быть маленькой игрушкой — по крайней мере, я воспринимал его для себя тогда как игрушку, как времяпрепровождение, поскольку был не администратором, а просто другом людей, на которых я еще и бесплатно горбатился два года. Два года, причем года сложных: на радио не было денег. Это правда. И моя чуть ли не первая зарплата была выдана акцией предприятия «Эхо Москвы». Так я стал акционером. А сейчас это производство, это бизнес, и бизнес этот надо постоянно развивать и поддерживать, потому что конкурентная среда резко возросла. Мы вещаем примерно в 40 городах — точно я, честно говоря, не помню. Ну, Петербург, естественно, Екатеринбург, Пермь, Ростов-на-Дону, Казань, Красноярск, Уфа...

А численность аудитории?

Последние рейтинги, которые пришли в феврале, сообщают, что в одной Москве каждый день нас слушают 914 тысяч человек. Если проецировать на Россию, то это где-то 2,5 миллиона ежедневной аудитории. В целом мы по Москве на втором месте после «Радио России». У нас есть несколько сегментов, где мы вторые. Это утро и вечер.

У нас очень много сильных конкурентов. Это, во-первых, «Маяк», который сейчас модернизируется. По нему я веду отдельную таблицу, она рукописная, и видно, как мы догоняем «Маяк», и сейчас мы впервые его догнали и идем совсем рядом. И это при том, что он еще и на «кнопке» — работает по проводному радио. Но, прежде всего, там работают очень сильные журналисты. Ну и конечно же, нашими конкурентами являются государственные разговорные станции, которые одновременно идут на «кнопке» и в FM диапазоне: «Говорит Москва» и «Радио России». Разумеется, нашими конкурентами являются и информационные станции, которые возникли за последние годы. Это «Бизнес FM» и «Сити FM». Кроме того, нашими конкурентами являются вообще разговорные станции, такие как «Спорт FM» и «Юмор FM» —  там, где нет или совсем мало музыки. То есть я могу сказать, что, если три года назад у нас было 4 конкурента, то теперь их 12, и это уже не говоря про «Свободу» и другие традиционные станции. Это очень серьезно, и все прогнозировали падение у нас слушаемости, рейтингов. Но нет — у нас, наоборот, рост составил 14%, но все равно конкурентная борьба очень жестокая: с переманиванием людей, «слизыванием» программ и даже их названий. Ну, если «слизали» программу, то название измените хотя бы. Это происходит последние три года.

И как вы реагируете на плагиат?

Когда-то Сергей Корзун — первый главный редактор «Эха», который сейчас стал главным продюсером «Бизнес FM», сказал: «Что ты переживаешь? Мы лучше придумаем, мы умнее!» Теперь я руководствуюсь исключительно этими словами Корзуна.

Как подбираете сотрудников?

На нюх. Никогда не знаешь, в чем человек раскроется. Дело в том, что на радио разговорного жанра нет такой профессии, как «журналист», потому что профессия «интервьюер» — это одно, «модератор» — другое, «корреспондент» — третье, «ведущий новостей» — четвертое. Все это разные профессии. Если ты лучший в ведении новостей, то это не значит, что ты лучший интервьюер. Мы видим, как сейчас на рынке люди начинают путать профессии, что играет нам на руку, потому что те же самые люди, которые делают новости или обзор газет, начинают брать интервью. Ну это смешно. Поэтому за молодежью, которая приходит к нам, мы очень внимательно следим и ждем, когда она сама раскроется, создаем для этого условия. И когда происходит некий прорыв, мы человека просто переквалифицируем туда, где, как нам кажется, он наиболее эффективен.

А ведущих тоже определяете «на нюх»?

Ведущие бывают трех типов. Есть наши традиционные ведущие, которые работают на «Эхе» 15 лет и больше, такие как Матвей Ганапольский, Ксения Ларина, Оля Бычкова. Есть телевизионные ведущие, за работой которых я слежу, чтобы пригласить к нам. Я считаю это правильным подходом. Мои предложения знаменитым телевизионным звездам делать передачи на «Эхе» в свое время не получали отклика, но теперь все иначе. Вот и сейчас я веду переговоры с Познером, Парфеновым и Канделаки с тем, чтобы они пришли на «Эхо» делать некие программы. И третий тип ведущих — это те, кто выращивается здесь внутри — молодежь. Есть несколько зон, которые я им доверил, и они показывают, на что способны. Но и там бывают некие сложности: недавно снял двух девочек с ведения — ну не получается пока, не доросли они, не хватает чего-то. Но это не значит, что я их вычеркнул -просто им еще надо поработать корреспондентами, покрутиться в обзорах газет.

За что вы можете уволить подчиненного?

За «джинсу», если ее замечу, и за злостное нарушение, скажем так, спортивного режима в эфире. И это все. Потому что ошибку может совершить любой человек. Я сам их совершаю. И в эфире, и вне эфира. За это не увольняют. А вот если вы берете деньги от посторонних за то, чтобы продвигать какой-то их продукт или облик, или если вы беспрестанно опаздываете на эфиры и работаете не в команде, когда она от вас зависит, или приходите выпивший, то — до свидания.

САМАЯ ЦИТИРУЕМАЯ РАДИОСТАНЦИЯ

Каков социологический портрет слушателя «Эха»? Говорят, что 78% процентов из них люди с высшим образованием...

Точно не помню, но 75% как минимум. Если говорить о профессиональной позиции, то основные наши слушатели — это так называемые «белые воротнички», руководители, специалисты с высшим образованием и пенсионеры, которых можно отнести и к «белым воротничкам», и к руководителям. Но при этом у нас, конечно, очевидный недостаток в студенчестве, у нас нет специальных программ и нет музыкальных программ, которые привлекают молодежь. Кто-то считает, будто «Эхо» — это радио пенсионеров, но я бы хотел отметить, что в категории 39—40 лет мы обходим такие станции, как, например, «Серебряный дождь», «Хит FM», «Радио Джаз», «Бизнес FM», «Русскую службу новостей», «Спорт FM». То есть нас слушают люди, принимающие решения, чиновники, люди свободных профессий... К тому же у нас образовалась значительная прослойка рабочих профессий.

Хотелось бы увеличить в эфире количество музыкальных программ?

Нет, мы лучшие в разговорно-информационном жанре, с этим никто не спорит, мы — самая цитируемая радиостанция. Это как в научных трудах. Как определить, какой ученый лучше? Тот, кого цитируют больше. И здесь мы первые, а в музыке —  нет, мы не умеем это делать. У меня есть люди, которые делают замечательные музыкальные программы: Игорь Левинский с рок-музыкой, Алексей Парин с «Оперным клубом», Артемий Троицкий со своей программой и так далее, но это такие, знаете, клубные программы для ценителей. А выстроить музыкальное радио как бизнес я бы не взялся. Просто не умею это делать. Зачем я буду соревноваться на этой площадке? Это все равно как чемпиона мира по футболу отправить на чемпионат мира по плаванию.

Ваши требования к речи ведущих в эфире?

Честно говоря, таковых нет. Я считаю — и это моя принципиальная позиция, — что речь на радиостанциях разговорных должна быть именно разговорной, и стиль должен быть разговорным, а не литературным. Мы должны разговаривать с людьми тем языком, которым они разговаривают дома, на кухне и на улице, а не тем языком, которым разговаривают в театре.

ФРАНКОФОН

За что вас наградили орденом Почетного Легиона Франции?

Ну, обычно это спрашивают у тех, кто дал, а не у тех, кому дали. Но, думаю, за то, что я раз 40 смотрел фильм «Ватерлоо». Честно же говоря, я в известной степени франкофон (тот, кто говорит на французском языке — прим. ред), и наше радио уделяло очень много внимания отношениям Франции и России. Я брал интервью у всех французских президентов, кроме последнего, и у всех премьер-министров и министров иностранных дел Франции. Но и это еще не все: Мерей Матье, Ани Жирардо, Шарль Азнавур, Ален Делон — все были здесь. Поэтому, я думаю, по совокупности, за то, что считаю Францию и Россию друзьями.

Вы поддерживаете отношения с деятелями французской культуры?

Конечно, мы поддерживаем отношения через посольство. В первую очередь, когда какие-то известные люди приезжают, мы просим посольство получить возможность немедленно взять интервью. Буквально на днях был Анри Луаретт, президент-директор Лувра, этого одного из крупнейших художественных музеев мира, и мы взяли у него часовое интервью. В том числе, и по «Коду да Винчи». Он, оказывается, книгу не читал, но фильм смотрел. И не одобряет.

У «Эха» есть свой символ?

Да нет, я так сейчас и не вспомню. Я сам их оберег, я сам символ «Эха Москвы». Им должно хватать.

С чего начинается рабочий день главного редактора?

Рабочий день начинается дома, когда я сажусь к компьютеру, включаю радио, просматриваю и соотношу новости. Смотрю, что там и здесь, смотрю, что пришло за ночь. После чего приезжаю на станцию — не рано, примерно около 11 всегда, если у меня нет встреч, потому что в 12 у нас планерка очень серьезная. И вот час готовлюсь к информационной планерке. У нас 6 планерок в день, и одна из них — центральная — в 12:05. А дальше по-разному бывает. Тут же никогда не угадаешь. Опять по бумагам. Например, завтрашний день, 12 часов: заседание Общественного совета Федеральной службы по наркотикам (я туда вхожу) — рассмотрение нового закона. Потом будут американские студенты здесь. Потом запись программы «Только ночью» на «ТВ Центре», потом — какое-то приглашение на 15-летие газеты. А кроме того — здесь сотрудники со своими проблемами, новые программы. Вот сегодня закрыл одну программу, образовалось место, и я веду консультации по другой программе.

ПРАВИЛО ТРЕХ «Р»

Есть такая характеристика: «Эхо Москвы» — это островок свободы в море цензуры«. Прокомментируете?

Моря цензуры здесь, конечно, нет. Это и невозможно, потому что даже сейчас, когда я разговариваю с вами, как я могу осуществлять цензуру того, что происходит в эту минуту в эфире? Но, конечно, мечта любого главного редактора — это полный контроль над эфиром. Но это опять-таки невозможно. У нас есть принцип делегирования ответственности. Это такой принцип, который мало где соблюдается в медиа, но у нас он существует. То есть, если информационщик делает новости, он отвечает только передо мной и перед слушателями за то, что он сделал. Потом именно я ему снесу башку, если что не так. Те, кто ведет эфир, — это их ответственность. Я не сижу с ними, не готовлю ничего. Я им доверяю. Хотя полную ответственность по закону несет главный редактор. Но цензуру невозможно построить. Потом, здесь работают люди известные. Ну, как с Доренко договориться о цензуре? Или с Киселевым? Лучше спрятаться у себя в кабинете, не попадаться им на глаза. Они же такие великие! Мы — мелкие администраторы, а они — великие журналисты. Мы считаем, что наиболее эффективно — это именно так построить работу. Потому что, повторяю еще раз, это бизнес, но в широком смысле слова. Это дело. Мы — коммерческое предприятие, мы придерживаемся правила трех «Р»: рейтинг (аудитория), реклама (доход) и репутация. И никакое из этих «Р» я не готов уступить. Поэтому когда в эфире у нас идет работа, люди понимают, ради чего они работают — ради трех «Р», и более ничего. Ну и ради славы, конечно.

Ну а цензура извне?

Что такое цензура извне? Цензура — это все-таки предварительный просмотр. Наш мир так меняется, что ничего предварительного практически не бывает. Вот у меня очень хорошие отношения с пресс-секретарем Президента Лешей Громовым. Он Алексей Алексеевич, я Алексей Алексеевич. Сын у него Алексей Алексеевич, у меня сын Алексей Алексеевич. Так и живем. Он мне, например, звонит и говорит: «У меня к тебе просьба или даже, если хочешь, указание». Я говорю: «Ну, попробуй». Он мне говорит: «Можешь не сообщать заранее, куда едет президент?». Я спрашиваю: «А что такого?» — «Безопасность». Я говорю: «Принимается». Это цензура? Нет, он меня убедил. Потому что запрета нет. В чем-то меня можно убедить, в чем-то меня убедить нельзя. И когда мне пытались в 2004 году объяснить, что я во время газового кризиса с Украиной не должен давать слова Тимошенко, я сказал: «Подождите-ка, это премьер-министр иностранной державы. Скрыть это невозможно». И эфир был, и никаких печальных последствий для меня не было. И мне это пытались объяснить в Газпроме люди, которые сейчас, кстати, там уже не работают. Я еще работаю, а они уже нет.

Газпром не оказывает никакого давления на политику станции?

Нет, Газпром мне всегда говорит так: твой главный акционер сидит в Кремле. Я должен быть доходным, и радио «Эхо Москвы» является доходным и платит дивиденды Газпрому. Нет, Газпром не давит. Конечно, у Газпрома, как у акционера, есть свои интересы, и, естественно, мы, как СМИ крупных акционеров Газпрома, эти интересы соблюдаем. Ну, например, любой человек из Газпрома, который попросит эфир, получит его сразу. Это понятно. Но представить себе, что позвонил человек оттуда и сказал: «Не пускайте в эфир Макаревича, или Касьянова, или там министра иностранных дел Албании», — я даже не могу. Я спрошу: «Чаво?!». Поэтому они не звонят. Это бессмысленная история — мне с этим звонить.

Какой контент должен быть в идеале?

Вы знаете, он меняется: запросы меняются. Мы же на рынке, мы видим, как меняется общество. В начале 90-х годов, конечно, мы были первыми, потому что давали неподконтрольную информацию. Главным контентом «Эха» была информация, были новости. Сейчас мы прекрасно понимаем, что, во-первых, есть огромное число конкурентов, а во-вторых, Интернет нас просто бьет по скорости, объему и точности информации. У нас 102 журналиста, а сколько работает в Интернете? Значит, мы должны изменить контент и продавать его на рынке адаптированным к ситуации, поэтому в наш эфир вернулись разговоры, дискуссии —  то, чего нет на рынке, анализ. То есть новость обязательно сопровождается разговором по поводу новости. А вот одни новости —  то, что сейчас делает «Сити FM» и «Бизнес FM», — это возможно, но не перспективно. Это уже не работает. Временно это может приносить и большую коммерческую выгоду, и рейтинг, но на радиоволнах потребитель сейчас ищет интерактив и разговор друг с другом, когда радио становится большой площадкой для обсуждения горячих тем. Контент поменялся у нас года два назад — я сделал упор все-таки на общении, а не на новостях, однако они сохраняют свой объем в эфире.

Насколько важно прислушиваться к мнению аудитории?

Мнение аудитории по поводу качества передач мне совершенно не важно, потому что мнение аудитории, на самом деле, это и есть рейтинг. И если кто-то звонит и говорит, условно: «Ганапольский — плохой журналист», — до свидания, неинтересно — так не слушайте. Для меня не важен тренд внутри аудитории, когда ее интересы смещаются, и я должен либо успеть с ними совместиться, либо опередить их. Когда после спортивных «Россия, вперед!», все коллеги кинулись создавать спортивные передачи — они провалились, потому что интерес аудитории к спорту возникает только на острых точках. Либо это Олимпиады, чемпионаты мира, Европы по отдельным видам спорта, от футбола до биатлона и от биатлона до футбола, либо когда это принимает истерично-политический характер. И поэтому мнение аудитории о том, что нужно больше спорта или меньше спорта, на меня никак не влияет. Мы это изучаем научно, а не с точки зрения настроения радиослушателей, которое очень быстро меняется.

А зачем тогда различные голосования на вашем сайте?

Ну, это игрушка, просто развлечение для аудитории. Наша ежедневная аудитория, условно говоря, 900 тысяч человек только в Москве, а проголосовала 1000. Ну, это же нерепрезентативно. Но при этом мы понимаем: это игра — и мы говорим: «Это вы выбрали, чего на нас ответственность?!» — «Мы хотим другого!». — «Нет, вы не хотите другого! Хотели бы — зашли бы и проголосовали». Это такой элемент эфира или элемент сайта.

Некоторые радиостанции приглашают к себе экскурсии. А вы —  нет...

Слушайте, мы — коммерческое предприятие, мы работаем. Нам эти экскурсии зачем? Что они дают для наших целей? Оторвать людей от работы? У вас есть цель, есть предприятие, вы хотите достичь трех «Р». Ну, так работайте на это. А привести сюда из 900 тысяч москвичей 20 человек... К нам сюда люди приходят за призами, разыгранными в эфире, вот они смотрят нашу галерею, ходят. В служебные помещения, туда, где готовятся новости, они не заходят. Я противник этого. Это отвлекает от работы.

«ВСЕ ВОПРОСЫ КО МНЕ»

Как проходят выборы главреда на «Эхе»?

Совсем недавно я был переизбран еще на три года. Голосовали журналисты. В бюллетене было «за», «против», «воздержался». Было тайное голосование. 78% «за» я и получил.

Много было претендентов на это место?

А вы знаете, у нас нельзя претендовать. Это тоже очень важная история. Я не могу самовыдвигаться. У нас 102 журналиста, и любые 5 журналистов могут выбрать любую кандидатуру, даже человека, который не работает на станции. Я знаю, что велись консультации. Вторая составляющая — человек должен подписаться, что он согласен. Можно выдвинуть и Путина, но он должен подписать свое согласие стать главным редактором «Эха Москвы». Мне все равно, я не буду себе выдвигать каких-то лжесоперников. Вот если кто хочет со мной помериться — welcome! Но в бюллетене я соревновался сам с собой, что самое сложное. Каждый мог тайно поставить галочку там, где ему хотелось.

Последний вопрос: что посоветуете владельцам СМИ в регионах?

Владельцам региональных СМИ я бы посоветовал не вмешиваться в редакционную политику. Если вы нашли главного редактора, доверяйте ему. Вот как на «Эхе» устроено: у нас за редакционную политику отвечает главный редактор, а за деньги — генеральный директор. Важно разделить эти функции. Не должен быть главный редактор и генеральный директор одним и тем же человеком. Я всегда говорил: я — расходная часть бюджета. А генеральный директор — его доходная часть. Мне бы побольше расходовать: поднимать зарплаты, покупать новую технику, записывать звуки и так далее. Главный редактор не должен обладать правом финансовой подписи. Опять же, как у нас устроено: генеральный директор не может уволить или нанять ни одного редакционного работника без моей визы. И он делает это по закону. Но что касается шофера, бухгалтера, своего заместителя, охранника, начальника департамента рекламы, — вот это его. Но если он захочет уволить журналиста по каким-то причинам, то я должен написать ему бумагу с просьбой, и он ее завизирует. Если я ее не напишу, он не может его уволить. Это очень важно. То есть у нас нет никаких ссор, только четкое разделение компетенций. Это раз. А второе — главному редактору выражают доверие две структуры. У нас он сначала выбирается журналистами — не водителями, не охранниками, не машинистками, не референтами, а журналистами, потому что он их непосредственный начальник. А затем утверждается советом директоров. И тогда у главного редактора два ключика от ядерного чемоданчика: он имеет доверие и журналистов, и акционеров. Вот если между вами доверие, то с ними и работайте. Никогда владелец не должен разговаривать с журналистами. Владелец — это человек на облаке. Бог из машины. Когда господин Гусинский купил контрольный пакет «Эха» в свое время, он пытался нарушить это правило. Он позвонил в информационную службу: «Вот, хочу, чтобы новость у вас такая-то прошла». Ему вежливо девочка-референт ответила «Вам дать телефон Алексея Алексеевича, или у вас он есть?». Журналисты не подчиняются акционерам — они подчиняются главному редактору, и я отвечаю перед акционерами за эту политику. Поэтому, мне кажется, очень важно выстроить точно отношения внутри редакции, отношения генерального директора, рекламного директора и акционеров. Я даю этот совет, потому что, собственно, благодаря этому «Эхо» и удержалось, когда громили холдинг Гусинского. «Эхо» удержалось, потому что у нас было абсолютно точное распределение обязанностей. И все прекрасно понимали: за то, что говорится в эфире, отвечает не Гусинский, не генеральный директор «Эха Москвы», а я. И все вопросы ко мне.

Источник: МедиаПрофи