На прошлых выходных состоялась первая лекция в "Школе независимой журналистики", организованной активистами лагеря "Оккупай Абай": ее прочитала Светлана Рейтер, специальный корреспондент "Большого города" и Esquire. "Лента.ру" побеседовала с Рейтер о перспективах этой школы, а также о том, почему в журналистике нет места собственным амбициям и в каком случае журналист имеет право прямо высказывать свое мнение в статье.
Мы встречаемся с Рейтер 26 июля - в день, когда становится известно, что по подозрению в участии в беспорядках на Болотной площади 6 мая задержано еще два человека. Телефон у Рейтер, которая сделала несколько крупных репортажей про первых задержанных, звонит каждые 5-10 минут. Это коллеги-журналисты, близкие задержанных, правозащитники. После интервью Светлана Рейтер отправляется на эфир на "Эхо Москвы", а сразу оттуда - в Басманный суд, куда уже повезли одного из подозреваемых.
"Лента.ру": В репортаже, посвященном разгону "Оккупай Абая", вы писали, что закрылся очень хороший образовательный проект. "Школа независимой журналистики" - это как раз продолжение этого проекта, инициатива участников лагеря. А как вы оцениваете ее перспективы? Можно ли вообще научить журналистике?
Светлана Рейтер: Я прочитала в "Школе независимой журналистики" одну лекцию, и не дай бог, чтобы меня где-то попросили прочитать еще одну. Я страшно перенервничала - лучше ребенка родить, чем прочитать лекцию, так это тяжело и страшно. Я вообще не специалист в журналистике: училась я довольно плохо, прогуливала очень часто. Я училась на вечерке в веселые 90-е - время, когда люди об учебе особо не думали, тем более на журфаке. К тому же, в те годы на факультет журналистики шли люди, которые просто не поступили куда-то еще. На самом деле, известный факт, что самые хорошие журналисты - те, кто не учился на журфаке. Например, считается, что "Коммерсантъ" не берет выпускников оттуда. Все потому, что журфаковское образование очень усредненное, там нет ничего специального, это такой огрызок гуманитарного образования.
Если говорить о перспективах "Школы независимой журналистики", то мне кажется, это очень жизнеспособный проект. Свою первую лекцию по социальной журналистике я читала в Питере, вместе с Андреем Лошаком, который и мэтр, и гуру, и демиург. Я скорее была там просто так. Раньше были такие заказы продуктовые: красная икра и гречка. Вот Лошак был красной икрой, а я была при нем гречкой. На лекции было какое-то количество девушек, которые пришли повздыхать на Лошака, какой он красивый, но было и некоторое количество очень разумных людей, в том числе студентов журфака. Я спросила, учат ли их делать интервью. Они сказали, нет. А ведь это очень важно - журналистов будущих учить делать интервью, хотя бы просто на уровне интерактивной игры. Вот ты пришел, сел, о чем тебе спрашивать человека? Как понимать, с чем его едят? И такое в "Школе независимой журналистики" могут объяснить. Ровно поэтому, на мой взгляд, у нее блестящие перспективы.
Я большой поклонник так называемых производственных фильмов про журналистов. Есть несколько картин, которые я пересматриваю довольно часто: "Фрост против Никсона", "Спокойной ночи и удачи" и "Вся президентская рать". То, как они проводят "ресерч" (от англ. research, "сбор информации" - прим. "Ленты.ру") в фильме "Фрост против Никсона" - просто гениально. Есть три человека, которые собирают всю информацию про Никсона, вплоть до того, как звали его бульдога или какие итальянские ботинки он носит. И в одном месте в фильме они на доске выстраивают некую схему. Там, например, есть такое выражение: "How do we frame this question?" То есть, как мы подводим человека к этому вопросу? За тем, как они это обсуждают, наблюдать невероятно интересно. И я все время думаю: почему у нас такого нет? У нас же масса хороших интервьюеров, почему они не могут про это все рассказать? Очень важно же объяснить про технологию интервью: как собирать фактуру, кого опрашивать лучше всего - папу, маму или коллег. У меня редко получается проводить какой-то "ресерч" кроме интернета, но если есть возможность, я всегда кого-нибудь опрашиваю из близких к герою интервью людей, чтобы понимать, как к этому человеку подступиться. И чисто технически журналиста можно всему этому научить, если просто ему объяснить "как подвести человека к вопросу", как делать "ресерч", как вести себя на интервью, чтобы не раздражать людей, где повышать голос, где не повышать. Мне бы такие объяснения точно помогли.
А какая мотивация, как вы думаете, у тех, которые приходят на эти лекции и в школу? Нет ощущения, что отчасти молодыми людьми и активистами, которые сейчас заинтересовались журналистикой, движет желание добиться славы, опубликовать какую-то сенсацию? В идеале стать как Рейтер или Кашин?
У меня, во-первых, никакой славы нет. Кашина знают многие, а кто знает меня - не знаю. У меня есть аккаунт в Твиттере, который я только недавно начала вести, а до этого у меня не было принципиально ни одной социальной сети. Я считала, что многие знания - многие печали. И чем больше людей тебя знают, тем хуже. Лучше вообще никто не будет знать, потому что журналист, на самом деле, это прикладная профессия, ну немного как ассенизатор, что ли. Журналист не писатель, он не должен быть каким-то популярным или знаменитым, если он не Политковская. А если ты занимаешься социальной и очень бытовой журналистикой, то чем меньше народ тебя знает, тем лучше.
Во-вторых, у меня эксклюзивов за всю мою практику было не так уж и много. Я же в основном делаю такие репортажи, когда надо что-то и мучительно собирать: повезет - будет у тебя эксклюзив, не повезет - не будет. Ну а вообще, пусть у них будет такая мотивация, пусть они хотят быть как Олег Кашин. Если даже они только поэтому приходят на лекции, они все равно там чему-то полезному да научатся. Хотя мне нравится думать, что это люди, которые приходят, чтобы действительно узнать что-то новое.
А зачем участие в этой школе нужно журналистам? Все-таки они тратят свое свободное время, отвлекаются от работы...
Свободного времени очень много, на самом деле. К тому же, ты таким образом сам узнаешь что-то новое и интересное для себя. Та лекция, которую я читала, была в формате диалога. Я говорила людям: "Я вот считаю, что социальная журналистика - это вот это. А вы как считаете?" Тут скорее идет взаимообогащающий процесс. И не стоит это воспринимать как встречу с апостолом. Это просто общение коллег. Вот я вам расскажу, что умею я, а может быть, вы будете добры и расскажете мне, что умеете вы, может быть, я чему-то у вас научусь?
Я всегда думала, что в России очень не хватает хорошего пресс-клуба. Не вечеринки "Четвертая власть" в клубе "Завтра", а просто - чтобы люди сидели и общались друг с другом, рассказывали, что они делают. Я, например, по характеру человек довольно общительный, я дружу со многими значимыми и известными журналистами. Когда ты общаешься с такими людьми, ты узнаешь много нового для себя. Сейчас по работе мне приходится много бегать по судам, и я познакомилась с массой людей, которые про эти суды пишут. Я вижу, как они работают, как быстро все печатают, бегут с одного суда на другой, и я понимаю, что вот так и надо делать. Это правильная практика: ты не сидишь в фейсбуке, ты отрываешь, грубо говоря, ж*пу, и бежишь.
Мне кажется, что журналистика, если это не колумнистика, не оставляет никакого люфта для твоих собственных амбиций. Ты думаешь, что ты крутая, но ты крутая ровно в этот момент, а дальше ты можешь быть 10 раз не крутой. Вот ты написала хороший репортаж, но есть еще куча людей, которые сделают то же самое, соберут фактуру еще лучше и сделают в 25 раз больше. Поэтому тебе постоянно нужно как-то развиваться. И чтобы не стоять на месте, повторюсь, нужно общаться с людьми. И если тебе предлагают прочитать лекцию для журналистов в компании журналистов – это прекрасно.
Есть ощущение, что многие журналисты начинают заниматься какой-то волонтерской, активистской, образовательной или какой угодно еще деятельностью потому, что разочаровываются в самой журналистике. У вас нет такого чувства по отношению к социальной журналистике? На лекции вы, например, говорили, что единственный материал, приведший к реальному положительному результату и выполнивший свою задачу, был про детские хосписы. Какая-то обеспеченная женщина прочитала его, растрогалась и дала денег на первое паллиативное отделение для детей.
У меня нет никакого разочарования, есть только очарование социальной журналистикой, я страшно люблю свою работу. Это, наверное, странно звучит, учитывая, что мне 40 лет, и у меня двое детей, и я должна наверное уже успокоиться и заниматься ими. На самом деле про этот материал я скорее кокетничала, просто это был самый очевидный пример статьи с таким прямым действием. Но в Esquire, например, у нас был материал про 17 редких заболеваний, про пациентов, которым никто не помогает. Внизу мы поставили контакты девушки, которая этим занимается - так ей позвонили по всем 17 больным и каждому помогли.
Потом есть "Болотное дело", про него много кто очень хорошо писал, но мне в каком-то смысле повезло: я стала первым человеком, который собрал информацию по всем 13 людям. На этот репортаж очень много было ссылок. Может, это конечно, не очень скромно с моей стороны, но когда ты звонишь людям, а они говорят: "А, мы читали вашу статью", - это здорово. Это все-таки формирует какое-то общественное мнение. Вообще тут, конечно, не только моя заслуга, но и всех журналистов, которые про это писали. Сергей Смирнов в "Газете.ру" раскачивал этот страшный сизифов камень в одиночку фактически, привлек массу народа к этим процессам. Ты понимаешь, что на твоих глазах образуется комитет "Шестого мая", потом митинг, потом еще что-то, в то время как месяц назад не было ничего. А ведь интерес к этому делу подогревается во многом журналистами. Тут нет моей только заслуги, а есть коллективный труд, довольно большой. И делается он в полный рост.
Если обычно вы в своих репортажах остаетесь на максимально объективной позиции, то в как раз статье "Тринадцать" про "Болотное дело" неожиданно удивило ваше личное мнение, откровенно высказанное в конце материала. Вот я, Светлана Рейтер, считаю, что эти подозреваемые - "просто пешки" в чьей-то игре.
На самом деле, меня попросил это сделать редактор. Кроме шуток. Вообще я так делаю крайне редко.
Нормально ли для журналиста так прямо высказывать свою позицию?
Когда в городе рушатся дома и многоэтажные здания - то да. А вообще, конечно, нет. Обычно я стараюсь писать конкретно, но без эмоций. Что для меня очень сложно, потому что я эмоциональный человек, но мне надо все эти эмоции засунуть себе в задницу и отрефлексировать фактуру, а фактуры очень много. Второй репортаж, который я написала, - "Будут сидеть", - он уже был без всяких оценок. Просто на выстроенной фактуре, довольно страшненькой. А в первом я выстраивала-выстраивала, без эмоций, а в итоге мне звонит редактор и говорит: "Я что-то тебя там не вижу. Как ты сама относишься к этим людям?". Я говорю: "Я к ним отношусь сторонне". И он задал очень правильный вопрос: "Свет, ну так как, они провокаторы или нет?". Я говорю: "Конечно, нет". Он говорит: "Вот так и напиши".
Мне кажется, в таких репортажах личное мнение журналиста присутствовать может. Но только, когда ты понимаешь, что страна на твоих глазах катится в Белоруссию, и это, грубо говоря, е**ный п**дец. А если это нормальная демократическая страна - тогда нет. А когда ты приходишь на суды и смотришь на этих четырнадцать человек, которых сейчас уже будет 16... Вот сейчас задержали еще этого мальчика, Колю Кавказского, активиста ЛГБТ, правозащитника. Я только что говорила с Кириллом Гончаровым из молодежного "Яблока", который сказал, что они над этим Колей всегда подтрунивали, потому что более мирного человека просто нет. Гончаров провел с ним рядом весь митинг. Кавказского даже не задержали на Болотной площади. Теперь ему вменяют сопротивление и очередные куски асфальта. Как это может быть?
Кирилл Рогов написал на Colta, что журналист - это своего рода футбольный комментатор, который комментирует матч объективно, но при этом понятно, на чьей стороне его симпатии. Но есть ситуации, когда ты просто стоишь и орешь: "Бл*, это вообще не футбол!" И вот когда у тебя такая фактура, то тогда да, действительно, надо написать: ребята, я не следователь, но мне кажется, это вообще не футбол.
Может ли журналист быть активистом?
Нет. В акциях он никак не должен участвовать. Меня, например, приглашали выступить на митинге 26 июля в поддержку подозреваемых по "болотному делу". Но я отказалась, объяснив, что я журналист и мне нужно оставаться объективной. Я и так на этом деле уже вся перекошена. Такой деятельностью журналист заниматься не должен: например, вошел он в оргкомитет, и не понравится ему какой-то митинг, но он уже не сможет про это написать. Но когда при тебе творится какая-то страшная несправедливость, ты не должен закрывать на нее глаза. Совершенно не обязательно ставить на обложку лозунг, хотя и это, в общем-то, хорошая форма, надо просто усилить акценты. Ты можешь объективно написать репортаж, а в финале что-то добавить от себя.
В последнем номере "Афиши" главред "Дождя" Михаил Зыгарь говорит, что функция общественно-политической журналистики - ограждать общество от власти. Вы согласитесь с этим?
Я бы не сказала, что ограждать. Мне кажется, что задача общественной какой-то журналистики состоит в том, чтобы рассказывать людям про кошмар, который творится вокруг, и который почему-то никто не замечает. Ты просто методично дуешь в свою дудку: вот несправедливость. Меня поражает, как много людей до сих пор прекрасно живут в этом городе, куда-то ходят, одежду себе покупают, приходят на "Стрелку". И им хорошо. А при этом Крымск, при этом Болотная. Задача журналиста в том, чтобы как-то им об этом рассказывать, чтобы они точно так же красиво жили, покупали вещи, но при этом у них появилось сострадание. Это же самое главное. И в следующий раз, когда произойдет какой-нибудь ужас из серии Крымска, или Болотной, или дела Pussy Riot, они задумаются.
Еще одна задача общественно-политической или какой угодно журналистики - показать людям, что все мы ходим под богом и не надо думать, что если у вас больше денег в кошельке, значит, у вас больше амортизаторов. Ни х**. Вообще не работает. На месте людей, про которых я пишу, может быть абсолютно любой. У каждого может заболеть ребенок, против любого человека могут сфабриковать дело. Доходит до смешного. Я писала репортаж про тех, к кому приходили участковые после майских задержаний на митингах и гуляниях. Кого-то просто оформили по профилактической беседе. Я общалась с этими людьми, пыталась понять, паранойя это со стороны органов или что. А через неделю я узнала, что мне домой, по месту прописки, позвонили из полиции, и спросили: "Светлана Сергеевна здесь проживает? Мы хотим с ней пообщаться по поводу 'болотного дела'". Я пять лет занимаюсь журналистикой, бегаю и кричу: "Это может случиться с каждым". И вот, действительно.
Бывает страшно?
Ну как, бывает неприятно. Конечно, в нашей стране журналисты очень уязвимы. Но на самом деле, чтобы с человеком что-то сделали, - побили или убили, не дай бог, - надо написать очень много и очень долго бить в одну точку. Я вот не могу похвастаться какими-то суперкриминальными репортажами и очень глубокими расследованиями. Я как акын: пою о том, что на поверхности. Поэтому мне кажется, что мне предъявить пока нечего - и на самом деле жаль, все-таки в 40 лет могла бы уже что-то сделать (смеется). А если мне в голову по дури приходят мысли, что вдруг и я как-нибудь попаду под горячую руку, то я стараюсь их сдвигать на периферию. Если будешь об этом думать, то ты много не напишешь.
Есть ли заслуга журналистов в том, что столько людей стали выходить на митинги, стали участвовать в волонтерской деятельности, наблюдательской?
Конечно. Мне кажется, что это прямая заслуга журналистов. Не только я одна пишу про кошмар, который творится вокруг, и люди, которые это читают, выходят потом на митинги и идут в волонтеры. Есть два репортажа, которые я читала и плакала. Я вообще скорее плачу по каким-то бытовым поводам, а когда что-то читаю - очень редко. Но есть две статьи, после которых моя жизнь, буквально, уже никогда не будет такой, как прежде. Это репортаж Елены Костюченко про Кущевскую и совершенно потрясающий материал под названием "Дело тринадцати" Олеси Герасименко и Елены Шмараевой про неонацистов, осужденных за убийство 27 человек. Я рыдала. Вот клянусь. И когда читаешь такие вещи, ты уже понимаешь, что ты уже все, другой человек. Ты уже не будешь прощать беззаконие, которое творится на твоих глазах, или прощать фашизм даже на бытовом уровне. Заслуга материала "Дело тринадцати" в том, что там рассказано не только про всякие мерзости фашистов и нацистов, но еще и про то, как этих фашистов и нацистов самих мучили в СИЗО электротоком или резиновыми пулями под кожу. Это тяжело читать, настолько это хорошо написано. После этого, если ты видишь, что полицейский на улице к кому-то пристает, то ты, пожалуй, пойдешь и вступишься. И я не одна такая, я же в этом случае не как журналист читаю, а как обычный человек.
Журналисты в последние месяцы часто становятся ньюсмейкерами и в связи с этим все чаще обращают внимание на самих себя. Все эти беседы про профессию, обсуждение увольнений и цензуры, бесконечные "медиасрачи". Как вам удается держаться в стороне от этого и сосредотачиваться на том, что важно?
Мне вообще-то нравится проповедь Ромы Волобуева, за которую его все распяли. Нравится ровно в той части, в которой Волобуев говорит, что мы немного переоцениваем свою значимость. Я считаю, что журналистика должна быть максимально анонимная. Не надо выпячивать, это не про себя, это про людей. Все это от лукавого: позволишь себе влипнуть в какие-то амбиции, зазнаться, а потом тебя ка-ак шибанет об землю. Поэтому когда случается то, что называется медиасрач, я в него не лезу, просто потому, что я не считаю себя иконой или каким-то важным, известным человеком. Я просто тупо делаю свою работу. Может быть, это звучит так, будто я выпендриваюсь, но я же действительно не врач, я не спасаю людей. Я хожу и мониторю пространство, вот и все. Я не делаю ничего сверхгероического, как мы выяснили. И в принципе, я была бы очень рада, если бы все журналисты тоже так к этому относились. При этом я не знаю, правилен ли такой подход, или нет - может быть, в журналистике тоже должны быть селебритиз. У меня поэтому и нет фейсбука. И не будет. А все медиасрачи мне кажутся эгомассажем. Из серии "я круче, чем тот". Так для меня все крутые. Я не знаю ни одного некрутого журналиста, правда.
Беседовала Елизавета Сурганова
Источник: Lenta.ru
