Телеведущий Владимир Соловьёв, недавно вернувшийся на федеральное телевидение со своей новой программой «Поединок» в интервью Фонтанке. Ру приоткрыл изнанку большой политики, приговорил несистемную оппозицию и рассказал неизвестные факты из своей биографии.

— «Поединок» появился к выборам?

— Не знаю! Я понимаю, что поначалу на ум всегда приходят самые тривиальные толкования случившихся событий, кажущиеся очевидными; в данном случае: грядут выборы — значит, по такой логике, нужна соответствующая передача. А зачем? Учитывая информационную политику федеральных каналов, может быть, было бы разумнее не иметь такой передачи, как «Поединок»? Может быть, было бы разумнее делать сплошные хи-хи, танцы, лёд и ржачки до упаду? Поэтому то, что меня пригласил российский канал, мне самому было удивительно. Я не ожидал, что меня вызовет к себе Олег Борисович Добродеев (председатель Всероссийской государственной телерадиокомпании — автор) и попросит делать передачу, продолжающую и развивающую формат «К барьеру». Тут важно заметить, что когда я уходил с НТВ, Владимир Михайлович Кулистиков (генеральный директор телеканала НТВ — автор) сказал: «Это твой формат, забирай его...», то есть, в принципе, я мог сохранить и название передачи. Но дело в том, что и «Поединок» уже существовал когда-то и «К барьеру» лишь полностью повторял тот его формат, формат чистого поединка.

Мне никто не ставил избирательных задач. Мне сказали: «Делай жёсткую передачу, делай то, что хочешь. Людям должно быть интересно. Мы понимаем, что наша аудитория не совсем привыкла к такому формату, так что ни на что не обращай внимания — делай».

— У Вас есть стоп-лист?

— Вообще нет никакого листа, что меня, если честно, и самого удивляет. Я думал, ну, может быть какой-то корпоративный стоп-лист будет... Нет. Нет ни только никакого стоп-листа, но мы, к примеру, уже работаем в прямом эфире на Дальний Восток и даже обсуждаем возможность выходить в прямом эфире на Москву. Думаю, это происходит от осознания того, что мы — государственный канал и обязаны показывать все политические силы России, находящиеся в законодательном пространстве страны. Мне тут на днях позвонил Геннадий Андреевич Зюганов и сказал, что с радостью будет ходить на «Поединок». И мне это было приятно слышать. Потому что, к примеру, на НТВ в «К барьеру» я его не мог затащить, хотя и звал неоднократно. Сам факт того, что на второй выпуск «Поединка» пришёл помощник президента, говорит об определённом уровне передачи, у неё другие возможности.

У меня есть свой внутренний стоп-лист. Хотя, скажем, у меня в передачах был Лимонов, крайне неприятный мне, как человеку; но я всегда понимаю, что есть мои собственные ощущения, а есть интересы эфира.

— В «Поединке», да и в «К барьеру», Вы порой выступаете в качестве равноценного третьего участника дискуссии. Не выходите ли Вы таким образом за рамки чисто журналисткой миссии? Как относятся к вашей манере вести передачу герои эфира, среди которых ведь много выдающихся людей с большим чувством собственного достоинства?

— Я ведь большинство наших политиков знаю много лет и они знают меня, знают, что от меня не бывает подстав. Моя задача не быть сухим рефери, а сделать так, чтобы к концу эфира у зрителей не осталось бы вопросов к участникам передачи. Я обязан способствовать тому, чтобы персонаж телеэфира максимально проявил свою точку зрения. Поэтому с моей стороны к участникам программы порой действительно возникают жёсткие вопросы, которые им по какой-то причине не задала оппонирующая сторона. Если в ходе передачи каждый из участников ведёт себя жёстко и говорит сугубо по теме, моя работа очень проста — я в стороне, но если один откровенно провисает, бьёт мимо цели, и я понимаю, что зритель в результате теряет в уровне дискуссии, то я обязан доделать работу за этого участника.

Никто и никогда из участвовавших у меня в программах людей на меня не обижается. Да, я иногда могу быть очень эмоционален и жёсток, но лишь в тот момент, когда это соответствует эмоциональной волне героев телепередачи; я никогда не поднимаюсь на тон выше, чем в этот момент используют участники дискуссии. Они всегда понимают — и это очень важно — что всё, что ими произнесено, всегда остаётся в эфире; я никогда не меняю смысл высказываний и не пытаюсь убрать из них что-то острое. То есть за право донести свою точку зрения до телезрителей участники передачи несут только свою ответственность.

В первом выпуске «Поединка», где приглашёнными были Митрохин и Жириновский, я специально попробовал дать возможность зрителю увидеть как политики реально общаются друг с другом; дал им параллельно покричать минут пять. После чего говорю: «Как же вы могли разговаривать друг с другом в Госдуме? Точно также?» Моя задача, кроме прочего, состоит ещё и в том, чтобы показать людям за кого они голосуют; показать того, кто потом от имени народа принимает решения. Моя задача показать человека в его эмоциональном пике, когда он настоящий: без имиджмейкеров, без гримёров, без ножниц редактора. В таких ситуациях у зрителей и возникают мысли типа: «И я за него голосовал?!» или «О! Какой интересный мужик! Отдам-ка я за него свой голос».

— Почему действующие государственные чины высшего ранга так редко принимают участие в передачах типа Вашей?

Я считаю, что людей, которые занимают высокие посты в государстве, надо показывать и показывать много, потому что у народа есть иллюзии в отношении них: с одной стороны они обожествляют власть, а с другой, столь же необоснованно, её демонизируют. У телезрителей должна быть возможность увидеть, что страной управляет много молодых, талантливых, реально свободолюбивых демократично настроенных людей. Яркий пример — Дворкович, который был у меня в «Поединке», а таких примеров много и в Администрации президента, и в Правительстве. Но есть и чиновники в дурном смысле этого слова; без чиновников государство, конечно, существовать не может, но не без бюрократов в худшем представлении; и их тоже надо показывать. Идёт же сегодня обновление губернаторского корпуса, а многие министры напрашиваются своими деяниями не просто в отставку, а в отставку с последствиями.

— Вы активный пользователь Твиттера. Какой содержательный контент могут нести миру ежедневные десятки микроблогов в 140 знаков? Быть может, Твиттер в России всего-навсего модное тусовочное явление и только?

— Наверное, в Твиттере есть что-то великосветское, тусовочное; конечно, он несёт в себе и элемент моды, но лично для меня Твиттер очень удобная с профессиональной точки зрения форма общения. К примеру, когда я веду радиоэфир, то объявляю тему передачи для пяти с небольшим тысяч человек в том числе и в Твиттере — ведь sms-сообщения у нас платные, а Твиттер бесплатен, люди предпочитают писать мне сообщения — которые я потом зачитываю в эфире — через Твиттер. В Твиттере я получаю заголовки всех новостей от всех главных новостных изданий. В Твиттере я оповещаю свою аудиторию о новых блогах в ЖЖ или на E-mail. Твиттер очень удобен, поскольку там я провожу быстрые мини-опросы, готовясь к новому эфиру. Ну а сама идея Твиттера — ограничивать сообщения 140 знаками — приучает мыслить лаконично и афористично. А это очень полезно. Если ты можешь взорвать мозг людей чётким, коротким сообщением, то нет необходимости развивать туже самую тему в длинных письмах. К примеру: «Орлы или звёзды на кремлёвских башнях?» И люди тут же пишут: «Конечно орлы!».

Достаточно! Ста сорока знаков в данном случае оказывается достаточно. Мне ведь ежедневно присылают по 300—400 электронных писем. При всём моём уважении к их авторам, легче умереть, чем все их послания регулярно читать; надо будет потратить не один день на то, чтобы прочитать письма, пришедшие за несколько часов. Ну и, само собой, Твиттер, конечно, очень удобен для общения с друзьями: к примеру, мой друг путешествует по Тибету и тут же размещает сделанные там фотографии в Твиттере. Посмотреть я их могу гораздо проще и быстрее, чем посредством электронной почты. Но, повторюсь, Твиттер для меня прежде всего один из профессиональных инструментов в работе.

— Есть у нас свобода СМИ или нет?

— Я думаю, что полной свободы вообще не бывает. Свободой часто называют отсутствие цензуры в СМИ. А тем, кто называет свободными 1990-е годы, я советую поговорить на эту тему с Прохановым. В «свободные» 1990-е у Проханова была закрыта газета (имеется в виду закрытая в 1993 году газета «День» — автор). В «свободные» 1990-е состоялась последняя попытка судилища над Валерией Ильиничной Новодворской. В свободные 1990-е, во времена Ельцина! «Свободные» 1990-е годы характеризовались тем, что ты можешь быть сколь угодно свободен в антикоммунизме и демократическая общественность принимала это «на ура»; главное было быть антикоммунистом — остальное прощалось. Сейчас в разные периоды стрелки свободы качаются по-разному. Конечно, свобода как таковая определяется не только отсутствием или наличием цензуры: если у издания нет денег, а его поддерживает районная или городская администрация, насколько оно может быть свободным? Если у вас рекламодатель крупная автомобильная компания, вы сможете написать правду об их автомобилях? Если у вас редактор — самодур, которому то нравится, а это не нравится, вы сможете говорить то, что реально нравиться вам? Нет, конечно, вас завтра же уволят.

Если мы говорим об идеальной ситуации, то свобода — это наличие рекламного рынка. Если у вас гигантский рекламный рынок, который может прокормить дикое количество каналов и программ, то у вас наступает реальная свобода, потому что за вами становится сложно уследить. Но если у вас рынок малюсенький и телевизионных каналов — если вы никого не обманываете — единица, то о какой свободе может идти речь?

О свободе и несвободе очень точно сказал в Ярославле Сурков: «Я не уверен, что я демократ, но я точно свободный человек». Проблема журналистики зачастую состоит в том, что большинство журналистов уверены, что они демократы, но они точно несвободные люди. При этом они почему-то считают, что наличие прямого эфира является категорией свободы. В советское время прямого эфира хватало, а свободы-то всё равно не было. Работал внутренний цензор и страстное желание кушать. Сейчас тоже самое... Ну выпусти большинство в прямой эфир, что они скажут? Они тут же начнут считать, что с ними будет, если..? Несвобода, как и свобода, существуют на разных уровнях. Основная несвобода у наших людей внутри — они так и не изжили из себя крепостное право. В первую очередь журналистов я и имею в виду.

— Как изжили Вы, Владимир Рудольфович?

— Генетической мутацией, неверно родился. Плюс мне сильно помогало то, что я пришёл в журналистику уже очень состоятельным человеком. Для меня журналистика никогда не была вопросом денег. Когда ряд олигархов и приближенных к ним государственных структур начали со мной войну — появилось огромное количество лжи в мой адрес, меня стали откровенно мочить — я относился к этому совершенно спокойно, потому что нет ни одного человека, который мог бы сказать, что давал Соловьёву деньги, чтобы попасть к нему в эфир. А вот люди, которые могут сказать, что взяли у Соловьёва деньги, чтобы прийти к нему в передачу, есть. Такие люди были. На ряд передач мы приглашали известных артистов, у которых очень тяжёлое материальное положение, вот им мы немножко платили.

— Как относитесь к Маршам несогласных? Сейчас это борьба за 31 статью Конституции...

— Резко негативно отношусь! Это абсолютная профанация политической деятельности, направленная на обман людей. И дело даже не в западных деньгах... Просто это люди, которые дискредитировали демократическую идею, потому что демократия — это прежде всего уважение к закону и умение требовать соблюдения собственных прав через судебные инстанции. А эти люди изначально не хотят идти в суд, не хотят идти в Конституционный суд, а потом хоть в Страсбург... ради Бога! Но они не хотят получать судебное решение, они не хотят получать разъяснение... В этом же идея Лимонова. А Людмила Алексеева там очутилась от искреннего желания бороться. При этом она не видит, что уже давно борется с ветряными мельницами.

31-я статья Конституции не столь важна, как важна другая её статья и эти люди бояться об этом говорить, потому что сразу же значительно прекратиться поток спонсорских денег. В Конституции записано, что недра принадлежат народу. А как это реализуется на практике? Почему, когда недра в земле — они принадлежат народу, а как только они появились на поверхности земли и стали товаром — они принадлежат частным лицам?

— Правда ли, что из-за Вашей работы Вам часто угрожают и провоцируют?

— Если у кого-то есть желание избавиться от политического журналиста, то к вам, когда вы сидите за рулём, под колёса на перекрёстке ляжет бабушка или алкаш упадёт под машину, когда она будет стоять на светофоре. Бывало это и со мной. Бывали угрозы жизни и здоровью, и мне, и членам моей семьи, были покушения... Много что было. Присылали отрубленные говяжьи языки, кидались сумасшедшие с ножами, следили за машиной...

Тут как-то муж Кати Гордон стал писать гадости моей матери, а потом пристал ко мне: «Пойдём, выйдем!» Человека я этого не знаю, он какой-то адвокат, а Катя Гордон — это некий интернет-персонаж, у которого колоссальное тщеславие, но Бог не дал других талантов. Так вот в такой ситуации ни в коем случае нельзя поддаваться на провокацию. Тем более, что Катя Гордон тут же начала писать, что Соловьёв обещал убить её мужа, хочет с ним драться. То есть это такие классические штучки: «А ну, пойдём, выйдем!», а у самого уже милиционер за углом: «Ах, он меня ударил!»

— Правда ли, что в молодости Вы работали каменщиком и дворником?..

— ...каменщиком, дворником, афиши клеил, был телохранителем, гонял машины, шил шапочки и занимался репетиторством... В основном, во время учёбы в аспирантуре. Ещё выступал за сборную «Динамо» по карате, много дрался в Америке, когда уже там преподавал.

— Правда ли, что Вы из тех, «кто выжил в 1990-е»?

— Правда. Я с 1990-го года занимался в России бизнесом. Я спал с автоматом под кроватью и пистолетом под подушкой. Я многие годы тогда, к сожалению, ходил с оружием. И дело было не в деньгах. Я никогда ничего не просил у бандитов и никогда им ничего не платил! С гениальными ребятами Костей Кузиковым, Лёшей Кривошеиным мы придумывали потрясающей красоты дискотечные фонари и продавали их за границу. И это в то время, когда из страны шли только нефть и газ, да ещё автоматы Калашникова и русские женщины. Мы ездили по всему миру и гордились тем, что представляем продукцию, сделанную собственными руками. И на всех этих выставках мы всегда были одеты в чёрные майки с надписью: «Proud to be Russian!» Что в переводе с английского означает: «Гордимся быть русскими!»

Лев Сирин, Москва, «Фонтанка.ру»

Источник: Лениздат