В организации митингов и шествия «За честные выборы» принимают участие, в том числе, и журналисты. И возникает двойственная ситуация: журналисты, которые политику должны освещать, вдруг сами занялись политикой, перестав на время быть независимыми и беспристрастными наблюдателями, став активными участниками событий. В некоторых изданиях и редакциях существует устав или этический кодекс, регулирующий участие журналистов в политической деятельности, в других единого свода правил нет, и в каждой конкретной ситуации редактор принимает решение о степени допустимого участия сотрудников в политике. Не сложилось и общего, единого мнения о том, может ли журналист в свободное от работы время заниматься, например, политической агитацией. Slon поговорил о проблеме доверия к политическим журналистам, с экс-главным редактором журналов «Итоги» и «Вокруг Света», ведущим радиостанции «Эхо Москвы», Сергеем Пархоменко — он входил в Оргкомитет митинга 24 декабря, от имени Оргкомитета проводил переговоры с мэрией Москвы по поводу согласования маршрута шествия 4 февраля.

— Вы журналист?

— В определенной мере да, я руководил журналами «Вокруг света», «Итоги».

— А сейчас считаете себя журналистом?

— В определенной мере.

— Как это сочетается с тем, что вы занимаетесь политикой?

— Никак. Я не занимаюсь политической журналистикой последнее время. А свою передачу «Суть событий» на радио «Эхо Москвы» — я не считаю это журналистикой.

— А как кто вы там выступаете?

— Как проповедник.

— Журналисты, которые сегодня являются корреспондентами или редакторами, могут сохранить статус журналиста, занимаясь политикой?

— Некоторые журналисты и редакторы, довольно известные в Москве люди, были глубоко вовлечены в работу Оргкомитета митингов. На поверхности, например, Юра Сапрыкин, он, как и я, является членом Оргкомитета. Все журналисты, которые работают в подготовке митинга, очень стараются разделять журналистику и политическую деятельность.

— Это возможно?

— Да, я считаю, что это возможно. Возьмем, например, сотрудников журнала «Большой город», которые работают с нами. Митинги —  это, безусловно, жизнь большого города, и журналисты из городской прессы не сталкиваются с противоречиями, наоборот, они оказались в чрезвычайно выгодном положении, т. к. работая с нами, они могут раньше всех узнать о деталях готовящихся событий. И им это очень выгодно именно в профессиональном смысле. У этих журналистов не возникает проблем.

С политическими журналистами проблемы возможны. Но я вижу, как они стараются разделять эти сферы своей деятельности. Они тратят очень много своего личного, внередакционного времени на то, чтобы писать в Facebook. Эта социальная сеть в данной ситуации является очень важным организационным инструментом, она требует специальных навыков и знаний. Среди молодых журналистов образовалась группа людей, которые этими навыками и знаниями обладает и успешно их применяет. Журналисты таким образом используют свой опыт работы в социальных сетях.

— Для чего?

— Для того, чтобы собрать в сети большую группу, для того, чтобы своевременно оповещать заинтересованных людей о предстоящих событиях.

— Но ведь «собрать большую группу» — это политическая деятельность?

— Послушайте, перед митингом 10 декабря, например, стояла очень простая задача: перевести людей с площади Революции на Болотную площадь. Это практическая задача, но не вполне информационная, скорее, информационно-пропагандистская. Потому что помимо того, что людям надо было сообщить, что идти надо определенной дорогой, необходимо было еще и объяснить, почему это нужно было сделать, и почему это надо сделать спокойно. Чем были движимы люди, которые этой задачей занимались? Пониманием того, что если эту работу не сделать, ситуация может перестать быть безопасной для участников акции.

— Они выходят за рамки профессии журналиста в этот момент?

— Нет, они просто на момент организации митинга бросают свою журналистскую работу на время и молотят по клавишам, используя навыки, приобретенные на редакционной работе.

— А вы видите в этой ситуации этический конфликт?

— Нет. Этический конфликт возникнет тогда, когда они встанут на ту или иную политическую сторону.

— А они не встают на сторону, когда они готовят митинг?

— Журналист — живой человек, конечно, у него есть своя позиция по тем или иным политическим событиям, в этом нет и не может быть этического конфликта. Этический конфликт возникает тогда, когда у журналиста появляется скрытый хозяин помимо очевидного «формального» работодателя. Если ты работаешь на газету, например, «Красный Тютькин» или на владельца издания — господина Иванова, или на медиакомпанию, издающую газету, — это твой открытый работодатель. Но у некоторых журналистов появляется вдруг второй работодатель, им может быть, например, коммерческая компания, которая, по-существу, купила через журналиста скрытую рекламу. Это называется «джинса». Этим вторым, скрытым работодателем, может быть политическая партия или спецслужба, которая наняла журналиста.

— Вы говорите о найме за деньги?

— Нанимать можно за самое разное, вовсе не обязательно за деньги. Самый эффективный способ нанять журналиста — предложить ему доступ к информации в обмен на лояльность. Это случай, например, Радзиховского, но это касается огромного количества наших коллег. В обмен на верное служение журналист получает доступ к информации, которую потом монетизирует. Это называется — заигрался. Влез с потрохами. И это пример того, как появляется второй работодатель, он не платит тебе деньгами сразу. Но какая разница, сразу ты заработал деньги, или это «рояль с двойной репетицией» — ты получил информацию и продашь ее потом.

— Мне кажется, в случае с оппозиционной политикой вы не видите этического конфликта для журналистов, потому что у оппозиции пока нет ресурсов, и они не могут заплатить в той или иной форме. Но этическая проблема должна возникать не только у тех журналистов, кто получает скрытую или явную оплату.

— Смотрите, у журналистов есть умение, они умеют эффективно добывать и эффективно интерпретировать информацию. Они учатся этому в ходе своей редакционной работы. Но потом этот навык они могут использовать еще где-то.

Давайте представим себе, что опытный хирург отправляется в отпуск, он хороший врач, и на отдыхе он помогает соседу, который подавился косточкой или у которого заболел живот. Где здесь этический конфликт?

— Это ложный пример, это подмена

— Абсолютно нет. Почему?

— Потому что доверие к нему как к хирургу не исчезает от того, что он работает где-то еще. А у журналиста главный ресурс — доверие. Ресурс хирурга от того, что он кого-то прооперировал в отпуске, не уменьшился, ресурс журналиста от того, что он поработал на Оргкомитет пропагандистом — уменьшился.

— А каким образом может снизиться доверие к тем журналистам, о которых я говорю? Они работают на митинг непублично, имени своего не используют, доверия, которое им оказала публика, не используют. Они же не кричат направо и налево: «Я главный редактор любимой вами газеты! Вы читаете мою газету каждый день! Вы верите мне! А теперь слушайте, что я вам скажу! Идите под моим знаменем!» Никто из журналистов, которые с нами работают, так не делает.

— Журналист, который пользуется своими контактами для своей политической работы, человек, у которого есть доступ к мобильным телефонам, который он получил будучи журналистом, и который использует их для политической работы, чем отличается от Собянина, который использует пост мэра для политической агитации за «Единую Россию»?

— А при чем тут доверие?

— Нет, мы сейчас смотрим на обратную сторону этого этического конфликта.

— Нет, минуточку, то есть доверие мы бросили

— Бросили

— Ага, ничего не получилось, и мы перешли на другую тему

— Мы к доверию вернемся еще.

— Хорошо, давайте поговорим на другую тему, это тема про то, можно ли использовать журналистский инструментарий, который состоит не только из умения работать с информацией и умения быстро писать, а еще из так называемой запиской книжки. Журналисты ею пользуются, безусловно, но весь вопрос — для чего. Если для того, чтобы оказывать политическое давление, то, действительно, в этот момент они становятся политиками. И в этой ситуации было бы честно дать знать, как кто ты действуешь в данный момент. Например, сейчас, когда я занимаюсь митингом, являясь его формальным заявителем, я запретил людям, которые берут у меня интервью, упоминать мои связи с журналом «Вокруг Света».

— А вы уволились?

— Да, я уволился, вот так мне повезло. Я давно собирался уйти с редакторского поста, я написал об этом владельцу издания еще в сентябре. Решение было принято еще осенью, и на мое место был найден новый редактор. Об этом широко объявлялось. Теперь разные люди мне говорят: тебе не просто повезло —  ты, сволочь, знал обо всем заранее. Клянусь, не знал, так нечаянно получилось. Но я очень рад этой ситуации, она позволяет мне избежать служебного конфликта.

— Таким образом, вы признаете, что конфликт потенциально существует.

— Служебный конфликт существует, не профессиональный конфликт, а служебный. В моем случае речь идет об участии и организации политической акции, которая ставит человека в позицию неприязни со стороны злобной, мстительной, мелочной власти. В мою бывшую редакцию завтра может прийти пожарная инспекция и сказать, что закрывает нас по формальным причинам.

Для меня теперь этого риска нет, я никак не связан своей должностью с изданием. И журналистов, которые меня спрашивают про митинг, прошу не упоминать мое отношение к «Вокруг света».

— Давайте теперь вернемся к вопросу доверия.

— Хорошо, например, я звоню какому-то чиновнику из мэрии...

— Начнем с того, откуда у вас его телефон...

— От друзей и других журналистов.

— Ну вот и ответ. Вы используете журналистские ресурсы в политической работе. Зафиксировали.

— Да, журналисты дали мне телефон, а я мог бы быть просто хорошим человеком, которому друзья дали телефон.

— Будем пуристами.

— Нет, не будем. Я получаю номер телефона не потому, что я журналист. Я тоже демагог еще лучше, чем вы. Знакомые мне дают этот номер, как приятелю.

— У нас начинается обсуждение в духе «хороший человек» /"плохой человек« — это не годится.

— Минуточку, еще один медицинский пример. Я, считаю, что сделал лучшее в своей журналистской карьере расследование и добыл самую большую сенсацию в моей жизни, когда в 1996 году ответил на простой вопрос: чем болен президент Ельцин и чем ему грозит его диагноз. Знаете, у кого я добыл эту информацию? У знакомых кардиологов. Я позвонил и сказал, дорогой Максим (как сейчас помню, того врача звали Максим), а ты не знаешь ли случайно, чем Ельцин болен. Он сказал — отлично знаю. А можешь мне объяснить? Да запросто... И объяснил. И я пошел писать. Вопрос: кто из нас чего нарушил? Я обратился к нему не как журналист, а как приятель. И он мне все рассказал, потому что выяснилось, что среди кардиологов про болезнь Ельцина все отлично известно.

То, над чем бьются политики и политические журналисты, московские врачи отлично знают, потому что диагноз был лишен какой-либо экзотики. У Ельцина был типичный и тривиальный случай из учебника. И мне это было рассказано. Как кому? Как приятелю. Ровно в этой же ситуации я звоню своему приятелю, редактору большой газеты или радиостанции, — я что, как журналист ему звоню? Нет, я звоню ему как Сережа Пархоменко, которого он знает много лет. И я говорю ему, слышь, парень, у тебя есть телефон такого-то? Он говорит, сейчас поищу — и выдает. В данном случае наш обмен совершенно внепрофессионален. У вас опять ничего не получилось.

— Получилось, потому что вы сами, во-первых, признаете, что вы вывернулись.

— Ну, ваша задача меня поймать, а моя задача — вывернуться. Мы же играем.

— Моя задача — понять общие правила, которые можно было бы записать на бумаге и в которых не было бы таких понятий, как «хороший человек» и «приятель». В которых были бы понятные руководства, как журналисту в такой ситуации оставаться журналистом. И в какой момент журналист выходит за рамки профессии, становясь пропагандистом. И мы с вами сейчас этих общих правил не выявили, потому что вы признали, что этический конфликт потенциально есть, но как он решается?

— Тогда давайте начнем делать теоретические выводы. В принципе, этический конфликт возможен не для журналистов, а для определенного сорта журналистов, а именно — политических журналистов. Представим себе человека, который занимается не федеральной политикой, а политикой на муниципальном уровне, у таких журналистов нет конфликта.

Таких журналистов, которые занимаются федеральной политикой, очень небольшое количество среди организаторов — всего два человека. И они специально следят за тем, чтобы не было профессионального конфликта.

— За чем конкретно они следят?

— Ровно за этим. За тем, чтобы сохранить возможность работы журналистом и после митинга, потому что жизнь одним митингом не заканчивается.

— То есть каждый человек внутри себя решает эту этическую проблему? Правил быть не может?

— Правила могут быть, и они, несомненно, есть, но каждый человек внутри себя решает, хочет он или нет соблюдать эти правила. Это как канон веры: он существует, написан в Книге, но каждый решает, распространять его на себя или нет. Это как правила поста, один говорит, что не ест колбасу в пост, а другой говорит, что ест.

— Есть группа так называемых «либеральных журналистов». Вы к ней, в том числе, относитесь, не знаю, вам это видно со стороны про себя или нет.

— Это ошибочное мнение, последние годы это мнение не соответствует действительности

— Но оно сформировалось после кампании 1996 года, и эти «либеральные журналисты» очень четко высказывали свои политические взгляды и помимо своей журналистской делали еще и агитационно-пропагандистскую работу.

— Да-да-да.

— И из-за этого уровень доверия к словам, произносимым сегодня, ниже.

— Постойте, обвиняют их не в этом, их обвиняют в том, что они в 1996 году подчинились воле своего владельца.

— Может быть, они действовали так, как действовали по доброй воле, я в это верю.

— На самом деле, они действовали по доброй воле, а обвинение против них заключается в том, что в 1996 году по указке Гусинского, а также Березовского, для того, чтобы заработать денег и для того, чтобы выслужиться перед начальством, они поступили так, как поступили. В этой ситуации совершенно непонятно, в чем именно обвиняют этих журналистов, в том, что люди были против коммунистов, или в том, что они были против коммунистов за деньги.

— Вы сейчас отвечаете не на мой вопрос, я вам этого обвинения про деньги вообще не предъявляю.

— Но мне его постоянно предъявляют. Просто оно ложное. Есть другая история. Есть реальное обвинение, которое мне гораздо реже предъявляют. Это вы такая хитрая, предъявляете мне именно его. Это обвинение совершенно справедливо. Да, я придерживался в 1996 году — и до сих пор придерживаюсь — резко антикоммунистических взглядов. Я не принимаю эту идеологию, я считаю ее преступной.

— Вы вышли за рамки профессии в 1996 году?

— Смотря с какой точки зрения.

— Перестав быть журналистом, вы начали заниматься агитационно-пропагандистской деятельностью?

— Да, несомненно. Я пририсовал Зюганову гитлеровские усы на обложке «Итогов». Лично я сам.

— После этого возможно возвращение к журналистике?

— Я же вернулся.

— Но проблема доверия осталась

— Нет, я не испытывал проблемы с доверием, мне очень доверяют.

— Но вы же сами сказали, что вам все вокруг предъявляют обвинения, что вы работали в интересах владельца.

— Но это ложные обвинения

— Дело не в том, ложные они или нет, дело в том, что к вам осталось много вопросов

— Ничего, я успешно от них отбиваюсь, потому что мне легко продемонстрировать, что я ничего особенного не заработал, и что мне доводилось в ряде ситуаций достаточно отчетливо идти против воли владельца. Кроме того, мне очень легко это делать, потому что я работал в печатном средстве массовой информации, а оно оставляет следы. Ищите в подшивке журнала «Итоги», что я такого ужасного написал. Тогда не было никаких правил, тогда каждый выбирал для себя. Вот был Олег Борисович Добродеев, он руководил НТВ, и он забрасывал чепчик за мельницу, это он вел олигархические войны. Тот самый человек, который проклинает эпоху девяностых, и говорит, что это была эпоха, когда нашу прессу использовали олигархи. Но он лично вел олигархические войны. Будучи генеральным директором НТВ, он накручивал Киселева, он инструктировал Миткову, я много раз про это говорил.

Или был такой Дмитрий Вадимович Бирюков, он до сих пор генеральный директор издательства «7 Дней». Это он был главным редактором газеты «Сегодня» в момент войны за «Связьинвест», и он до сих пор остается генеральным директором. Лично он подписывал в печать статьи, которые печатались в рамках этой войны, а я не подписывал. Поэтому у Бирюкова есть дом в Чигасово, а у меня нет.

— Сегодня я снимаюсь в ролике, агитирующем за митинг 24 числа, через 15 лет, когда я буду рассказывать что-то, моим словам не будут верить, потому что я занималась пропагандой?

— Чего?

— Тех или иных взглядов. Мне скажут, ты вышла за рамки профессии.

— Минуточку, вы сказали «тех или иных». Тот, который занимается пропагандой тех взглядов, тот заслужил упреки, а тот, который занимается пропагандой иных взглядов — не заслужил.

— То есть, двойные стандарты?

— Да, абсолютно. Потому что правда существует. Мораль существует, честность существует, грех и праведность существуют на свете. Бывает правильная точка зрения. Помимо разных точек зрения, еще бывает правильная точка зрения. Бывают вещи, которые являются плохими, а бывают вещи, которые являются хорошими, и если вы выступаете за хорошие вещи и против плохих, то упрекнуть вас нельзя. Если вы твердо уверены в том, что то, что вы делаете, вы делаете правильно — значит вы не совершаете никакого преступления против совести. Потому что объективность на свете существует все равно. Можно ли агитировать за что-то и не быть при этом грешником? Можно, если вы агитируете за хорошую вещь.

— Можно ли быть журналистом и агитировать за что-то?

— Можно, если это хорошая вещь, и если потом, спустя 50 лет, выяснится, что вы по-прежнему правы. И никто вас в этом не упрекнет.

— То есть агитирующий Кононенко — не прав, а агитирующий Пархоменко — прав?

— Безусловно, потому что он агитирует за подлость, а я нет. В этом разница. Потому что люди могут отличить подлость от не подлости. Вот и все.

Источник: Slon.ru