12 марта главный редактор «Ленты.ру», самого большого, качественного, известного и старого российского СМИ в зоне Рунета, покинула свой пост. Больше десяти лет руководившая изданием, Галина Тимченко собрала вещи за час, села на самолет и улетела в запланированную ранее поездку в Венгрию. После прилета она встретилась с корреспондентом Slon, чтобы рассказать, что все-таки произошло.

— Ну как?

— Никак. Никак на самом деле. У меня ощущение скорбного бесчувствия. Ничего не чувствую, не понимаю. Ощущение — вне времени. Не могу ни на что реагировать.

— Как это все было?

— Мне назначили официальную встречу с [владельцем издания] Александром Леонидовичем [Мамутом]...

— Неожиданно?

— Да. У нас накануне должна была быть встреча по поводу всех медийных проектов, большой такой редакцией, встреча, в которой он должен был участвовать. Этой встречи не было. Я пришла в кабинет гендиректора, мы остались с Мамутом вдвоем. Он сказал, что хочет прекратить со мной трудовые отношения. На что я ответила, что для меня почему-то это неудивительно. Наша встреча заняла примерно пять минут. Он сказал, что хотел бы видеть главным редактором Алексея Гореславского, объяснил это тем, что не искал мне замену, но ему кажется, что Алексей Гореславский справится. Я пожелала успехов Алексею в этом нелегком труде и пошла собирать вещи.

— Не было даже причины указано?

— Нет, никакой.

— И вы не пытались поинтересоваться?

— Мне неинтересно. Разговор и так для меня неприятный, а унижаться расспросами, почему владелец считает, что меня можно заменить Алексеем Гореславским? Его дело. Если он принял такое решение, наверное, это чем-то вызвано. Да и не надеялась, что ответ что-то прояснил бы.

— Вы с ним вообще как-то прежде взаимодействовали?

— Очень эпизодически. У нас были спокойные рабочие отношения. Более того, в какой-то момент он сам одобрил приход [Василия] Уткина на «Ленту», приход [Григория] Ревзина, который успел напечататься три раза. То есть недели за две до того. Их приход требовал не его разрешения, а дополнительного финансирования, я просила о финансировании, перераспределении. Больше мы не встречались — в компании его не была, за одним столом не сидела, рабочих совещаний не было.

— Над вами не было никакого начальства?

— Нет, все последние 15 лет надо мной не было никакого начальства.

— Про трафик никому не рассказывали?

— Очень люблю говорить про трафик, рассказываю всем, но когда сама хочу. Надо мной — господь бог и читатель.

— А нам расскажите про трафик.

— Я оказалась в странной ситуации девушки, которая гордится девственностью, когда девственность вышла из моды. На «Ленте» нет ни покупного, ни обменного трафика, это все знают. Вся статистика открыта. И любой интересующийся человек может зайти в любую систему, которая известна и пригодна, увидеть, что весь трафик — органический. За каждым кликом стоят живые читатели, и это было предметом моей особой гордости в те времена, когда трафиком торговать было не принято, в те времена, когда это стало основным бизнесом СМИ, и в те времена, когда скрываются все показатели, кроме уникальных пользователей в сутки и количества хитов. Во все времена мы держали статистику открытой. Никаких специальных, технологических схем для трафикогенерации мы не применяли. Еще сто лет назад мы разговаривали с Левой Гершензоном (он тогда был начальником «Yandex-Новости») и сошлись — я ненавижу слово «трафик». Может, у кого-то это трафик, а у меня — аудитория. В последнее время цифры достигли угрожающих размеров, особенно в связи с украинскими событиями. И когда мы перешли аудиторию суточную в три миллиона уникальных пользователей и 20 миллионов хитов (это был рекорд, потом пошел откат), я поняла, что степень нашего влияния и воздействия на аудиторию достигла пиковых значений. Нельзя сказать, что я испугалась, но я поняла, что такой размер аудитории не может не привлекать чьего-то внимания, властного ли, олигархического ли, то есть не может не быть поводом для тревоги.

— Почему тревоги?

— Чем больше степень влияния, тем больше риски. Не хочется обижать коллег, но когда вас читают десять, двадцать или пятьдесят тысяч человек, в рамках российского интернета это погрешность. Когда вас начинают читать несколько миллионов — это влияние. И такие ресурсы всегда должны быть либо строго управляемы, либо подконтрольны. По-другому не бывает в нашей стране.

— И не бывает такого, чтобы нынче главный редактор крупного СМИ не имел бы контактов с Кремлем.

— У меня сложилась удивительная история. «Эхо Москвы» мне устроило поминки, я посмотрела распечатку их эфира и приужаснулась: молодые довольно журналисты говорят, что и не знали, что она такая, я, есть. «Ленту» знали, а меня нет. Лицом не трясла и рылом не торговала. Мне хочется спросить: ребята, а вы понимаете, кто такой редактор? Он работает с журналистом и с текстом, а с аудиторией — опосредованно. И чем больше редактор трясет рылом, чем меньше сидит за своим рабочим столом, тем хуже тексты, тем менее воспитаны журналисты. Задача редактора не светить на вечеринках или в президиумах, а сидеть за столом и править тексты, определять редакционную политику

То же самое и с Кремлем. Для того чтобы мне работать, Кремль не нужен. Нужна ли я ему? Выяснилось, что тоже не нужна. У нас прекрасные взаимные чувства. Я не понимаю, зачем устанавливать отношения, которые ни к чему не ведут, это отношения тупиковые. С властью ты устанавливаешь отношения, когда есть твой ньюсмейкер или твой информатор, но и только, все остальные договоренности — вне закона о СМИ и этических норм профессии. И сколько бы люди ни говорили (пусть я буду стоять в сторонке тихим осликом), что это важно, я правда не понимаю. Может, это мой непрофессионализм. В «Ленте» есть любимый вопрос: «Чтобы что?» Мне с Кремлем контактировать, чтобы что? Чтобы меня любили? Мне не нужна их любовь. Чтобы меня слушали? Меня и так слушают — у меня большая аудитория. Слушали, поправлюсь я.

— Это вы намекаете на Алексея Венедиктова, позиция которого в том, что отношения с Кремлем именно что нужны?

— У Алексея Венедиктова другая задача. Сайт «Эха Москвы» — исключительно вторичная история. Прежде всего это радиостанция, куда нужно залучать ньюсмейкеров и экспертов в эфир. Без них эфир мертв. Чтобы залучать, нужно быть с ними знакомым. Наверное, так. Боюсь говорить за него.

— Слава богу, он остался.

— Да, слава богу. Но главный редактор радиостанции — это другая профессия.

— Как вам удавалось в течение всех этих лет, когда шли разговоры о том, что журналистика умерла, мы никому не нужны, новости не нужны, наращивать аудиторию?

— А мы ее специально не растили. Никогда не ставилось задачи перед отделом культуры, чтобы у него был не миллион посетителей в неделю, а полтора. Честно сказать, я не знаю. Просто занимались делом, которое казалось важным. Конечно, мы следили за поведением пользователей. Весь редизайн мы сделали на основании пользовательского сценария — очень большую работу провели, только три месяца считали статистику. Потом посмотрели пути по сайту, предпочтения, сделали статистические срезы и на основе всего этого выстроили архитектуру — так, чтобы было удобно. Все, ничего специального.

— Самостоятельный контент при этом появился относительно недавно.

— Четыре-пять лет назад. Мне кажется, я умру, а люди так и будут говорить про «самостоятельный контент». Все газеты работают одинаково, зачем лукавить? У всех есть подписки на агентства. Газета просматривает агентские сообщения, одновременно спрашивая с корреспондентов то, что ей кажется важным. Из этих же агентств выуживает то, что хотелось бы разработать самостоятельно. И на основании этого формируется новостная ли, аналитическая ли, экспертная ли картина дня. Наверное, в редакции чрезвычайно любимой мною газеты «Ведомости» не звонят бесконечно, каждые пять минут, телефоны из «Лукойла», «Транснефти», «Роснефти» и BP. Наверное, все крупные компании присылают пресс-релизы. Есть бизнесовые агентства, закрытые подписки, и журналисты за ними следят, а потом оформляют, а потом продают читателям.

Я вычитала в хорошей американской книжке про журналистику, что во времена, когда информация была недоступной, самым главным для корреспондента или журналиста было узнать ее первым и быстро донести до редакции. Во времена социальных сетей глупо думать, что новостной повод останется твоим хотя бы пять секунд. Наша задача — выхватить из бесконечного потока разнокалиберных новостей одну, осмыслить ее, снабдить правильными ссылками, экспертными мнениями, перерассказать, ранжировать и донести до читателя. Чем отличается агентская лента от любого СМИ? Тем, что СМИ говорят — посмотрите, мы это вынесли на первую полосу. Задача ранжирования крайне важна. Ее недооценивают. Правильно подать новости — чрезвычайно важно. У нас всегда были свои новости, агентские, новости из иностранной прессы. Дико популярный Huffington Post — это, если выражаться так, как принято в российской среде, — как бы агрегатор. На самом деле, нет. Это СМИ. Они формируют такую картину дня, которую не формирует никто. Но этот спор мой будет вечен. Или есть продукт, или нет. У каждой машины есть двигатель и четыре колеса, у каждой есть рама или коробка передач.

— Но не у каждой есть [Илья] Азар, [Светлана] Рейтер или [Даниил] Туровский.

— Не у каждой есть [Андрей] Козенко, [Иван] Колпаков и так далее. Это зависит от дизайнера.

— Так Азар все-таки не повод? Нигде не было сказано, что причина вашего увольнения — Азар? Что его надо убрать?

— Азар — это не повод, но о том, что Азар должен покинуть редакцию вместе со мной, мне сказал инвестор.

— Все-таки?

— Во время разговора он сказал, что ему кажется, что Азар должен уйти вместе со мной.

— Вы как думаете, причина — последнее интервью?

— Нет. К последнему интервью у Роскомнадзора не было никаких вопросов. Вопросы были только к гиперссылке, на другой источник. Ссылку мы убрали, и в тот же час я обратилась к юристам, чтобы оспорить решение, на мой взгляд, неправомерное. Непонимание госструктурами природы интернета (что интернет — это желание пойти глубже самому) и желание ограничить интернет, сделать из него бумагу фактически на мониторе и приводит к таким вещам. Я даже гадать не хочу, почему это произошло. Ситуация в стране такая, что не приходится ничему удивляться. Почему у меня должна быть какая-то другая судьба, чем у не менее достойных людей, которых точно так же вышвырнули в одну секунду? Чем я отличаюсь от [бывшей главы РИА «Новости»] Светланы Миронюк? Только тем, что у нее масштаб был другой? А агентство было в несколько десятков раз больше?

— Формально вы — частные.

— А они — государственные. Но за Светланой Миронюк не числилось никаких грехов, я об этом. Она совершенно блестяще превратила в начале 2000-х совершенно убитое, никакущее агентство в работоспособный, огромный, отлаженный, совершенный механизм. Однако по щелчку пальцев все это рассыпалось в прах. Ситуация для всех одинакова.

— Что делать?

— Не знаю. Я не склонна впадать в пессимистические настроения. Не очень хочу думать. У меня была мечта поехать на Рижское взморье, встретить весну, гуляя по пляжу в Юрмале.

— Бойтесь своих мечт. Они исполняются.

— Но, посмотрев на то, как себя ведут мои мальчики и девочки, я не могу позволить себе уехать из Москвы. Вся «Лента» встала и ушла. По сведениям, которые будут обнародованы сегодня-завтра, в «Ленте» остается пять-семь человек: по одному человеку в культуре, в экономике, в науке, два человека в спорте. Остается Motor и приложение «Дом». На сегодня подписаны все заявления, начиная от разработки, заканчивая административным и коммерческим отделами.

— А можно было не убирать гиперссылку?

— Можно, наверное. Мы бы попали под блокировку — нам ведь довольно четко говорят, что мы можем быть заблокированы вне судебного порядка. И это было бы поступком, который мог поставить издание под удар. Замечания Роскомнадзора сыпятся всем, всегда по разным поводам — мнение ли это читателя на форуме, что угодно. Мы получали много предписаний. У нас заблокировано три статьи — за использование мата, хотя они были опубликованы до вступления в силу закона о запрете мата. Однако, поскольку они находятся в открытом архиве и, зная корни этих слов, всего четыре, их можно найти, Роскомнадзор попросил нас ограничить доступ. И мы закрыли их.

— Это ведь «предупреждение», официальное?

— Да. Которое действует в течение года. Могло бы быть второе, и тогда — заявление в суд об отзыве лицензии. Мы все это прекрасно знаем. Поскольку мы призываем читателей относиться внимательно к законам, и сами относимся внимательно. Зачем? Это был бы хулиганский поступок. Было бы безответственно. То, что убрали, — ответственное отношение к действию регулирующего органа. Ну, и потом, это была не наша гиперссылка. Нам казалась важной. Роскомнадзору показалось — нет. Ок. Мы сделали то, что должны были. Мы, выполняя предписание государственного органа и убирая ссылку, уводим риски от блокировки издания. К самой «Ленте» никогда не было претензий ни по экстремизму, ни по разжиганию какой бы то ни было розни, ни по иску о клевете, ни по чести и достоинству. К сожалению или к счастью. Мне кажется, что предупреждение Роскомнадзора просто совпало с моим увольнением. Но, может, это было последней каплей. Я не хочу гадать. Не люблю. Олигарх ли это, президент ли это или кабинет министров. Мне кажется, в этом есть что-то лакейское — почему они так сделали, можно ли было выкрутиться. Они делали то, что считают нужным, мы — то, что мы. Но по утрам я вижу в зеркале себя, а не нечто, покрытое чешуей. Не рептилию.

— Как вам удалось все-таки создать коллектив, который встал и вышел отсюда, весь?

— Не знаю. Я им всегда говорила, что бояться нечего, а страх бежит впереди нас. Во-вторых, в «Ленте» был здоровый культ работы. Ты мог быть кем угодно — правоверным иудеем, который уходил в пятницу в четыре дня, католиком, были люди любого вероисповедания, но, если ты работаешь честно, тебя будут любить, а, если начинаешь лениться, — загнобят, потому что мы все — в одной лодке.

— Что вы думаете про планы Гореславского сделать «Ленту.ру» бизнес-изданием, о чем он уже объявил?

— Мне об этом трудно говорить. Я и бизнес — несовместные вещи, мне никогда не была интересна бизнес-тематика. Я сужу по косвенным признакам, но ничто не заставит меня подумать, что на сегодня в стране — большая бизнес-аудитория. Пока я этого не вижу. В этом случае мое экспертное мнение немного стоит, но, если судить по самым успешным проектам, таким как «Ведомости», то их аудитория от ленточной отличается в разы. Пока они во второй десятке. Разрыв между общественно-политическими изданиями и нишевыми, если называть таковыми деловые издания, огромен.

— За это десятилетие, что вы были главным редактором «Ленты», какие были самые острые моменты?

— 5 декабря 2011 года, после публикации [текста] Азара «Карусель сломалась». Тогда меня собирались увольнять. Это было в первый раз. Не уволили. А больше близких к краху моментов, пожалуй, и не было.

— А [бывший владелец «Ленты» Владимир] Потанин тогда лично разговаривал с вами?

— Нет. Разговаривал [бывший гендиректор принадлежавшего Потанину «Проф-Медиа»] Рафаэль Акопов. Потанина я ни разу в жизни не видела.

— Но в мае 2012-го вы сделали заявление, которое сейчас перепощивается, — о том, что еще два года и вы уйдете...

— Я очень хотела подрастить себе смену и заниматься образовательным проектом. Я не хотела заниматься СМИ, а хотела делать большой образовательный портал. Рисовала планы, схемы. Мне кажется, с образованием — совсем беда. Мы публиковали статьи про онлайн-образование, использование новых медиа. Не совсем хорошо, когда нет вертикального роста у потрясающих, крутых мужиков. Надо приподнять уже попу и дать место...

— Или у теток.

— Или у теток. Я говорю, что исторически в «Ленте» работало мало девочек, хотя «Игры» писала у нас девочка, и «Гаджеты» тоже. В основном начальники отделов — мальчики, кроме культуры. Мне казалось, пора им расти. Все готовилось плавно, но человек предполагает, а инвестор располагает.

— Сейчас в сети собирают подписи на краудфандинг. Вы этим десяти тысячам что можете сказать?

— Я о-о-очень благодарна читателям, которые меня завалили письмами. Из нескольких тысяч писем, которые я получила, только четыре были с проклятьями и с благодарностью великому вождю, партии и народу, что с лица земли исчезло это гнусное издание. Но краудфандинг — это не выход. Для большого общественно-политического издания это не выход. Это первое.

Второе — вторую «Ленту.ру» сделать невозможно. Если мы что-то когда-то и будем делать, это будет не «Лента». Я пока пребываю в подвешенном состоянии, у меня бродят мысли, но ничего конкретного я не придумала. Но так и было всю жизнь — пока что-то не происходило, мы не начинали шевелиться. Также сделали редизайн (пусть все говорили, что девять лет нельзя сидеть на одном дизайне, что нельзя делать революцию, а надо двигаться эволюционным путем). У меня такой склад, что я долго думаю, запрягаю, но быстро еду.

Знаю точно, что ставить себя в зависимость от pay-wall или от читателей неправильно по многим причинам. Мне эта идея не близка.

— Как вы стали главным редактором?

— Исключительно благодаря Антону Борисовичу Носику. То, чем я занималась в «Коммерсанте» [до «Ленты»], к редакторству имело очень опосредованное отношение — я работала в информ-центре и занималась обзорами иностранной прессы. К Носику я пришла в службу мониторинга в 1999-м, а потом, с 2001 года, он начал отходить, общался с «Лентой» факультативно и сделал меня и Славу Варванина шеф-редакторами. Нам пришлось действовать в боевой обстановке. Носик ушел, и — понеслась. В «Ленте» исторически было мало людей. И сейчас мало.

— Восемьдесят человек?

— Да. Включая техотдел, секретарей, коммерческую службу и таких бездельников, вроде меня с гендиректором.

— Вся редакция ушла по собственному желанию?

— Да.

— А вы?

— По соглашению сторон.

— А Трудовой кодекс?

— Скажу честно, я не очень люблю людей с избирательной порядочностью и с избирательным чувством справедливости. Я сама Трудовой кодекс не чту — заставляла людей работать столько, сколько нужно, в субботу, в воскресенье, ночью, днем. Да, родина их не забывала, я всегда платила им премии и выполняла все социальные обязательства. Не потому, что так написано в КЗОТ, а потому, что мы считали себя честными людьми. Любовь должна быть бесплатной, а работать надо за деньги. Но, если во время падения «Шаттла» или во время штурма Беслана человек говорит, что его время вышло, он прекращал свое существование в «Ленте» в ту же секунду. Если я так относилась к Трудовому кодексу, то с чего бы мне требовать, чтобы ко мне относились по-другому? Мне кажется, что условия, на которых я ушла, справедливы? Вполне. Кажется, что могла бы требовать чего-то другого? Не в моем характере, мне это кажется унизительным. Они не хотят главного редактора, который на пустом месте, без копейки покупки трафика сделал самое крупное издание в Рунете? Не вопрос. Насильно мил не будешь.

— Идеологически вы как представляли себе это? Вы за правых или за левых?

— Ни за правых, ни за левых.

— За Путина или против Путина?

— Ни за, ни против. Мы — над схваткой. Мы наблюдаем, смотрим, фиксируем. Мы — рефери, который сидит наверху и смотрит, куда упал мячик. Либо, когда в ринге, иногда получаем оплеухи от обоих боксеров, но обычно, когда люди понимают, кто такие рефери, это бывает случайностью. Мне показали сегодня газету «Журналистская правда», в которой написано, что с 2011 года я превратила «Ленту» в боевой листок. Я очень веселилась. Но отдельно обижаюсь: либо люди не умеют читать, либо читают не «Ленту». О какой пропаганде говорят тексты Светы Рейтер? Может, пропаганде человеческих ценностей. Что пропагандирует Андрей Козенко? Наверное, здравый смысл. Но и только!

— Когда увольняли Леонида Парфенова, он тоже это говорил — что отражал действительность. На телевидении это давно стало уже нельзя.

— В интернете скоро будет совсем нельзя. Но от информационной блокады не выиграет никто. К сожалению, зависит не от нас. Что говорить?

— Есть предложения?

— Посыпалась гора предложений, но я про это не могу даже думать. Больше всего меня беспокоит, что они делаются в судорожно-истерическом ключе: «Сегодня, и только сейчас, срочно нам ответьте. Можно, мы к вам приедем в Будапешт? Можно, мы встретимся сейчас, посреди улицы, я буду стоять с журналом „Огонек“?» Дико смешно. Во-первых, я живой человек, мне нужно было хотя бы три дня, чтобы прекратить внутреннюю истерику. Во-вторых, за неделю небо на землю не упадет — ни одно СМИ не рождается не только за неделю, но и за месяц. Может, я неблагодарная гадина, а люди хотят мне быстро помочь? Спасибо большое, я пока не готова рассматривать. Я живу одна, много денег мне не надо, несмотря на то, что и зарплату я получала довольно скромную по меркам главредства. Я пока посижу и посмотрю, что я могу сделать, чтобы мне было интересно. Ни в коем случае я не хочу обслуживать ничьи интересы. Ни политические, ни бизнесовые. Пятнадцать лет без этого жили. И, надеюсь, еще проживем, сколько господь положит. (Смешно это слышать от атеистки.)

— Вы давно перестали быть убыточными?

— Очень давно. Еще при госпоже Турищевой, а это был 2008-й, нам уже говорили, что EBITDA у нас маловата. Что означает, что она была, но не так хороша, как им хотелось бы. То есть себя мы кормили и еще что-то им добавляли.

— Мамут большие дивиденды получает от вас?

— Понятия не имею. У нас с Юлей, генеральным директором, была жесткая договоренность: она — про деньги, я — про любовь. Она не имеет права заходить на редакционную территорию ни в каком виде, я не имею права ни в каком виде входить на территорию денег и доходов. Таким образом мы продержались с 2004 года.

— За все это время бывали попытки давления на вас? Требования изменить что-то, снять текст, уволить?

— Конечно, и не раз — снять текст. Но есть простые приемы. Ты объясняешь человеку, как устроен интернет, что такое поисковые системы, сколько раз это ретранслировалось, и тот факт, что что-то уйдет с «Ленты», никаким образом не изменит судьбу текста. «Яндекс» помнит все, «Гугл» — тем более. Конечно, просили, но в процессе переговоров решалось.

— Какие ситуации?

— Когда звонил глава «Роспечати», который не хотел, чтобы текст о его докладе о состоянии медиасреды России появился на «Ленте», но он уже появился.

— Почему? Ему стало стыдно?

— Это был [Михаил] Сеславинский, который говорил, что его доклад на закрытой конференции был зачитан. Но там были журналисты, о чем речь? У меня был экземпляр этого доклада. Про историю с каруселью мы уже говорили.
 

С «Лентой» такого не практикуется. По-моему, за всю историю с «Лентой» мы сняли два текста. Один из них — лично Носик, в 2002-м, что ли, году, посчитав, что это дефейс «Ленты». Второй раз — когда я была в больнице.

— Какой текст снял Носик?

— Сейчас вспомню. Ко мне обратилось какое-то пиар-агентство. Они прислали письмо, а потом позвонили, — с текстом некоего «Либерального манифеста», который они хотели разместить в «Ленте». У меня десять лет одна и та же песня — что «Лента» не размещает тексты ни по какому прайсу и что они могут пройти в сад вместе со своим текстом. После чего текст появился, по-моему, на «Утре.ру» и был подписан какой-то очень простой русской фамилией (старческий склероз). После чего внезапно уже осужденный Ходорковский опубликовал, по-моему, в «Ведомостях» письмо, которое больше чем наполовину состояло из этого текста, который предлагался к публикации.

— «Левый поворот»?

— Не помню. Поставьте к стенке, не помню. Мы, зная эту историю, очень смеялись. И девочка, которая работала тогда в таком отделе аналитики, сказала: «Господи-господи, я так люблю Михаила Борисовича. Он такой красивый! Я бы ему написала, как Татьяна, письмо». На что второй шеф-редактор сказал: «Пиши». И она написала, но не от своего имени, а от имени автора того манифеста — мол, мы так совпадаем в мыслях, все ваши мысли совпадают с моими, которые уже были опубликованы. Мол, вам все равно деньги не нужны, а мне было бы неплохо кусочек гонорара перечислить. Вот такой шуточный был текст. Антон Борисович, когда прочитал его, впал в ярость, сказал, что такого уровня тексты находиться на «Ленте.ру» не имеют права, и самолично его снял. Даже скандала не было, главный редактор счел, что редакция заигралась.

А второй текст был о Каннском кинофестивале, его написал редактор рубрики «Кино», и я получила возмущенные письма от всех практически кинокритиков — от Антона Долина и Марии Кувшиновой до Зельвенского, о том, что в тексте много фактических ошибок и что человек, который писал его, в Каннах точно не был. Мне пришлось написать им, извиниться и снять текст. Пожалуй, и все, больше не снимали.

— Счастливая редакция какая!

— Да, редакция оказалась счастливой. Жили мы недолго, но счастливо. Ну, ничего, редакция устроится, их разобрали уже. Все будет хорошо у них.

— А кремлевские вам после увольнения звонили?

— Нет, они же мне вообще не звонят. Я видела всяких чиновников по два раза в жизни, и то — исключительно в общественных местах. Когда мы ездили в Сочи с главными редакторами. Когда в РИА «Новости» была на большой встрече. Все. Никто не звонил. Да и не надо. Что бы я им сказала?

— Мы сейчас к чему идем?

— Мы в смысле медиа? К Советскому Союзу, как и вся страна. Медиа — зеркало происходящих перемен. У нас будет совершенно советское телевидение, с небольшой поправкой на эротику. И абсолютно советские газеты. Сегодня вот ИТАР-ТАСС отказалось от приставочки, будет просто Телеграфным агентством Советского Союза. Сколько Советский Союз жил без свободной прессы? Жил же как-то.

— Много десятилетий.

— Думаю, у нас впереди много десятилетий всякой ерунды. Будем читать художественную литературу.

— Но при этом вы не хороните идею работать в СМИ?

— Нет. Я так долго к этому шла и так много труда вложила, что бросить просто потому, что у меня нет издания, которым можно руководить, — смешно. Где я буду, что я буду — не знаю, но бросать не хочу.

— Очень много сейчас говорят о журналистском сообществе. Что оно должно что-то сделать, куда-то выйти, воспрепятствовать. Вы к этому как относитесь?

— Скептически. Я ненавижу обращения к сильным мира сего, за добро или за зло, мне все равно. Если ты что-то можешь делать на своем участке — делай. Помню, как после закона о Диме Яковлеве подписали огромную петицию, десятки тысяч человек. Я и тогда говорила, что не надо ждать милости от господ. Есть огород? Возделывай. Делай это честно, ничего важнее нет. А ходить и доказывать что-то — это не работа, а профанация. Если бы все эти люди, кто призывал что-то делать, просто делали бы хорошо свою работу, может, и такой ситуации в стране бы не было.

Источник: http://slon.ru/world/galya_galya-1072609.xhtml