Знаменитый американский тележурналист Ларри Кинг, который за свою карьеру сделал более 50 тыс. интервью со всеми возможными знаменитостями — от Фрэнка Синатры до Михаила Горбачева и семи американских президентов, собирается, как сам рассказал, в Москву по приглашению Владимира Путина. Что он думает о российском президенте, какие вопросы задал бы бен Ладену, Сталину и Гитлеру и почему он разозлился на Ахмадинежада — обо всем этом в интервью The New Times.

Ларри Кинг (Лоуренс Харви Зайгер) — в течение 25 лет бессменный ведущий программы «Ларри Кинг в прямом эфире» на телеканале CNN.

Он родился 19 ноября 1933 года в Бруклине в семье эмигрантов: отец Эдвард Джонатан Зайгер приехал в США из Австрии, мать Дженни Гитлиц — из Белоруссии.

Карьеру в журналистике Ларри Кинг начал в Майами в 1957 году: он работал уборщиком на местной радиостанции WMBM, а после того как один из ведущих уволился, ему предложили выйти в эфир. С 1978 года Ларри Кинг — ведущий на национальном радио MBS: там его заметил основатель CNN Тед Тёрнер. С 1985 года — на телеканале CNN. В 2010 году, когда рейтинги его программы пошли вниз, Кинг покинул CNN. С июля 2012 года — ведущий программы «Ларри Кинг сейчас» на интернет-канале Ora.TV, принадлежащем Карлосу Слиму, мексиканскому миллиардеру. Кинг озвучивал несколько известных мультфильмов — среди них «Шрек 2» (2004) и «Шрек 3» (2007). Он автор нескольких книг, в том числе книги о болезнях сердца — ее он написал после инфаркта, который перенес в 1987 году, и автобиографии «Мое удивительное путешествие».

— Прежде всего, как к вам обращаться — г-н Зайгер или г-н Кинг?

— Зовите меня Ларри. В молодости я был Зайгером, но буквально за пять минут до моего самого первого эфира на радио (в мае 1957 года. — The New Times) начальник сказал мне: «Ты не можешь быть Зайгером». Он решил, что фамилия для радио звучит немного смешно, да и не очевидно как ее (Zeiger) писать: через ei или через ie — бывают такие фамилии, например, некоторые итальянские, которые для радио не подходят. Хотя если бы я начинал работать сегодня, то оставил бы Зайгер — это фамилия моего отца, который был эмигрантом из Австрии, но которого я мало знал — он умер, когда мне было 9 лет. А мама моя из Белоруссии, из Минска — Дженни Гитлиц.

— Тогда почему — Кинг?

— Времени на размышления не было, до эфира оставалось 5 минут, а перед начальником лежала газета Miami Herald и в ней — реклама ликеров: King’s Wholesale Liquor. И он сказал: «А почему бы не Ларри Кинг?» Я ответил: «Звучит неплохо». Так я стал Ларри Кингом, причем потом и по документам.

О профессии

— О’кей, Ларри, за 55 лет в журналистике вы сделали десятки тысяч интервью. Было какое-то, которое запомнилось больше всего?

— Это совершенно невозможно. Я брал интервью у семи президентов (США. — The New Times), у мировых лидеров, таких как Нельсон Мандела, с Горбачевым говорили пять или шесть раз — мы с ним вместе были 4 часа в эфире в день похорон (40-го президента США Рональда) Рейгана, с вашим Путиным говорил дважды. Я брал интервью у лидеров движения за права человека — например, у Мартина Лютера Кинга, у звезд вроде Фрэнка Синатры и Барбры Стрейзанд… Как тут кого-то выделишь?

— С кем интереснее говорить: с политиками или со звездами?

— Мне нравятся интересные люди. Это может быть бейсболист или балерина, это может быть президент, писатель, адвокат. Самое главное для меня — кто? что? когда? где? почему? Мне интересно — в них есть страсть или нет? Могут они объяснить, что они делают лучше всего? И почему поступают так, а не иначе? Способны ли они хорошо вербализовать свои мысли? Профессия — вторична.

— Политики часто бывают скучны и занудливы, говорят заготовленными для них политконсультантами текстами. Как вы через это пробивались?

— Некоторые да, такие, некоторые нет. Билл Клинтон, например, мастерски давал интервью. Политикам нужно завоевать одобрение публики. Но, кстати, ровно это же нужно и актерам, которые хотят, чтобы вы посмотрели их новые фильмы, а певцу — чтобы вы послушали его музыку. В этом смысле политики и звезды не слишком отличаются.

— Бориса Ельцина не было в вашей студии. Почему?

— Он не захотел дать интервью.

О Путине

— Вы дважды говорили с Владимиром Путиным. Было интересно?

— Я, кстати, звонил ему на той неделе: он должен мне перезвонить. Он меня приглашал в Россию, в прошлом году я смог приехать в Москву только на два дня — выступить на конференции, но с ним я не смог повидаться. Но теперь я хочу воспользоваться его приглашением и этим летом — возможно, в июне — снова приехать. Я думаю, он захочет показать мне Санкт-Петербург, захочет показать мне свою Москву. Я с нетерпением жду нашей встречи.

— Какие впечатления у вас остались о российском президенте?

— Как гость (ток-шоу на CNN) он мне очень понравился. Он был открытым, он шел на диалог. Он — политик по природе своей. Если бы он был американцем, он бы точно был на какой-нибудь выборной должности. Он хорошо говорит, его любит камера. Первый раз я встретился с ним в Нью-Йорке (в 2000-м. — The New Times), второй раз мы говорили по спутниковой связи (в 2010-м. — The New Times). Другой вопрос, что знаменитости любят телевизионных людей и стараются им понравиться. Меня часто упрекали: «Ты видишь не реальных людей, а тех, какими они хотят казаться». Возможно. Но мне было с ним интересно.

— В тот год, когда вы интервьюировали Путина первый раз, в 2000 году, случилась трагедия с подводной лодкой «Курск». Вы спросили его: «Что произошло с «Курском», и он…

— Я его ответ прекрасно помню.

— Мы тоже.

— «Она утонула», — ответил он.

— Именно. И какова была ваша реакция на это — «она утонула»?

— Это был честный ответ на простой вопрос. Я не думаю, что он был осведомлен обо всех деталях. Его там не было, он не военный, я полагаю, он не знает, как устроены атомные подлодки. Это было забавно, и все газеты по всей стране это перепечатали.

— В России многие восприняли это как очень циничный ответ: погибли люди, и власть — а Путин был на ее вершине — не сделала, как многие считали, всего, чтобы спасти подводников.

— Да, он мог бы ответить лучше. Но он был на мировом телеканале, мы сидели, болтали — так, как будто нет камер. Ну а что он мог сказать? Что чувствует себя ужасно? Знаете, легко критиковать после интервью, а когда ты в прямом эфире… Я понимаю, что в России этот ответ мог показаться циничным, мне — нет.

— Второй раз вы интервьюировали Путина в 2010-м, когда его должность называлась «председатель правительства РФ». Вы заметили разницу между Путиным 2000 года и Путиным 10 лет спустя?

— Понимаете, второе интервью было через спутник — и это совсем другое, чем когда сидишь с гостем в студии, когда он напротив тебя. Он сказал мне в конце: «Не уходи с CNN». Мне это было приятно. Он сам прислал просьбу об интервью — как раз вскоре после того, как я объявил, что ухожу с CNN. Он мне понравился.

— Вы слышали о деле Магнитского?

— Я прочитал очень большую статью об этом в Vanity Fair. Честно говоря, мне трудно понять, почему политических оппонентов надо вышвыривать из страны или сажать в тюрьму. Я воспитан иначе. Это мне, конечно, не нравится. Но я хотел бы услышать и другую сторону.

— Вы с Путиным будете говорить об этом?

— Конечно.

— А вас не смущает, что Путин находится у власти 13 лет? Что в России вновь появились политические заключенные, что 15 молодых людей сидят в тюрьмах за то, что участвовали в уличном протесте, что одного из лидеров оппозиции сейчас судят по политически мотивированному делу, о чем пишут все, кстати, американские газеты?

— Это меня очень волнует, и я хотел бы услышать его объяснения по этому поводу. Меня вообще крайне заботит, когда людей бросают в тюрьму за их политические взгляды, за их мнение, за то, что они думают. Такое может произойти и в некоторых штатах Америки — и у меня это всегда вызывало возмущение.

Я верю в свободу слова. К примеру, как ни неприятно это для меня, для еврея, но я думаю, что у людей есть право и на антисемитские высказывания. Мне это не нравится, но я признаю за людьми это право.

Я много лет жил в Майами, где был такой тип — Джордж Линкольн Рокуэлл (1918–1967 гг., основатель Американской нацистской партии. — The New Times). Он был нацист. Он маршировал в нацистской форме по улицам, выступал с речами. Арестовал бы я его за это? Нет, никогда. У нас есть 1-я поправка к Конституции США, в которой сказано, что Конгресс не должен — еще раз: не должен, не может принимать какие-либо законы, которые ограничивали бы свободу выражения, мнений, собраний, свободу прессы в какой-либо форме. Это то, что отличает США от многих других стран.

— Возвращаясь к вашему последнему интервью с Путиным, о котором он сам попросил. Вам его пресс-служба присылала вопросы? Или вы послали свои?

— Никогда. Ни разу в жизни я не отправлял вопросы на утверждение, и ему в том числе. Мои гости никогда не говорят мне, о чем можно спрашивать, о чем нельзя. Конечно, иногда кто-то может попросить не поднимать, к примеру, тему личной жизни — кто-то скажем развелся или женился. Мой ответ прост: если об этом уже написали газеты и это публичный факт, то я не могу об этом не спросить. Если это еще не вышло на публику — нет проблем, я не стану настаивать.

О любви

— О, отлично, тогда не могу не спросить: вы были женаты восемь раз — об этом публично известно, газеты о том писали. Как так получилось, что вашими женами были аж семь женщин, а на одной вы женились дважды?

— Отвечу: потому что я влюблялся семь раз. Я никогда не изменял ни одной своей жене. Но меня всегда изумляет, как люди могут быть женаты 50–60 лет, я не понимаю, как это у них получилось. Меня всегда интересовало: от чего они должны были отказаться? На какие условия, компромиссы вынуждены были пойти? То, что мне нравилось в 20 лет, — вовсе не то же, что мне нравилось в 30 или в 40 лет, вкусы меняются. Я прожил долгую жизнь. Мне скоро стукнет 80. Мой последний брак длится уже 16 лет, у меня от него двое детей, всего же у меня пятеро детей от трех браков. У меня хорошие отношения со всеми моими прошлыми женами, я до сих пор общаюсь с двумя из них, общаюсь и со своими взрослыми детьми от других браков. Бывали периоды, когда я был холостяком. И мне это изменение моих пристрастий никогда не казалось чем-то странным. Странным мне кажется состоять в браке с одним и тем же человеком в течение 50 лет. Я не религиозен. Я скорее агностик или даже атеист. Я не верю, что мы куда-то там попадаем (после смерти), и я не верю, что там, наверху, есть кто-то, кто нас будет судить. Все — здесь и сейчас.

О диктаторах

— Ваши критики обвиняют вас в том, что вы давали площадку политикам, у которых руки были по локоть в крови. Вашими гостями были Ясир Арафат, Муамар Каддафи, с Ахмадинежадом вы говорили трижды. Такое впечатление, что у вас какая-то особая любовь к диктаторам.

— Во-первых, я никогда не выбирал себе гостей. Гостей выбирали продюсеры. А продюсеры ориентируются на интересы широкой публики. Во-вторых, мне любопытно зло. Я очень хотел бы взять интервью у Осамы бен Ладена. Или побеседовать с Гитлером, Сталиным. Почему люди делают то, что они делают? Я стараюсь ощутить себя в шкуре того, с кем говорю. Что мотивировало этого человека, что двигало им? Осама бен Ладен, безусловно, сделал ужасные вещи, он руководил взрывами башен в Нью-Йорке, в результате которых погибли три тысячи человек. И мне хотелось бы спросить его: почему он это сделал? Что побудило его оставить богатый дом в Саудовской Аравии, уйти жить в пещеру, в горы и годами готовить атаку на Америку? Чтобы понять это, я должен посмотреть на мир его глазами. А если начинать интервью с вопроса: «Почему вы такой плохой?» — ты ничего об этом человеке не узнаешь. Мне всегда интересно, почему люди стали теми, кем они стали. Из чего получился Гитлер? Что его сделало таким?

Вот почему я против смертной казни. Я бы изучал всех этих людей. Я бы поместил этих убийц в тюрьму, но я бы встречался с ними каждый день. Говорил бы с ними, спрашивал: «Что ты приобрел от того, что убил людей?»

— О чем бы вы спросили Гитлера?

— Я бы спросил о его детстве. О его родителях. О том, когда он стал заниматься политикой. Что двигало им? Какой была его жизнь в армии. Думал ли он когда-либо о том, чтобы стать художником? И из этого мы бы пришли к самым главным вопросам: почему он ненавидел евреев? Почему он думал, что белые люди лучше, чем небелые? Нужно было бы докопаться до каких-то объяснений. Все, что ты делаешь, когда задаешь такие вопросы, — это создание доверительной атмосферы. Если мне доверяют, я получу ответы на свои вопросы. А я ведь предполагаю, что мой зритель тоже хочет узнать что-то новое. А единственный вариант узнать — добиться того, чтобы твой собеседник доверял тебе. Как мне однажды сказал Фрэнк Синатра: «С тобой камера пропадает». Чтобы камера пропала, нужно доверие.

— А Сталин — ему бы вы какие вопросы задали?

1 Ну, это было бы примерно то же самое. Я бы пытался подобраться к сути. Почему он стал коммунистом? Что в его прошлом сделало его таким, каким он был? Я знаю, почему я демократ. Я вырос в Бруклине во время Великой депрессии. Мой отец умер, когда мне было девять, так что я не знал его политических взглядов, но я знал, что моей маме нравился Рузвельт. Моим друзьям нравился Рузвельт. Я стал приверженцем либеральных политиков, потому что я не мог спокойно смотреть на предрассудки, я не мог смотреть спокойно на бедняков, которым никто не помогал. Когда же я говорю с нашими консерваторами, я всегда задаюсь вопросом, что сделало их такими? Что их привело к их взглядам? Какое влияние оказали на них их друзья? Какое влияние оказали на них их однокашники? К примеру, был ли у Сталина какой-то герой детства, с которого он брал пример? С кого он вообще брал пример?

— А с кого вы брали пример?

— С тех, кто работал на радио и на телевидении. Это Эдвард Эмборо, Одмон Годфри, Ред Барбер — спортивный комментатор, Майк Уоллас из программы «60 минут» — эти люди были для меня примерами в профессии. Что касается политиков — это Рузвельт, Черчилль. Я обожал де Голля, мне нравился Эйзенхауэр — он был героем войны. А когда я был ребенком, мне очень нравился Сталин, потому что американцы любили Сталина во время Второй мировой — он боролся со злом, с нацистами.

— Были в вашей практике ситуации, когда гость вызвал бы у вас ярость? Например, во время одного из ваших интервью с президентом Ирана Ахмадинежадом было видно, что он вас страшно разозлил.

— Да, это правда, хотя журналист не должен злиться. Я вообще не использую слово «Я», оставляю свое эго на пороге студии. Но Ахмадинежад ужасно меня разозлил, когда мы говорили про Холокост и он сказал что-то вроде того, что «если Холокост имел место», почему Израиль… Почему он находится там (на Ближнем Востоке. — The New Times), а не в Польше? Или не в Германии, где были совершены преступления… Тут я, конечно, набросился на него и спросил: «Вы сказали, ЕСЛИ был Холокост, почему вы использовали слово «если»? Но он не стал поправляться — он стоял на своем. И это меня жутко разозлило. Хотя нельзя сказать, что Ахмадинежад стремится собеседника уязвить: он всегда держит дистанцию, он неэмоционален. Он очень интересный персонаж. И тогда, кстати, он в отличие от своего окружения — а там их было человек двадцать — никак не отреагировал на мою ярость, он остался совершенно невозмутимым.

— А как же свобода слова и свобода на антисемитские высказывания?

— Да, разумеется… Я разрешаю говорить подобные вещи. Конечно, он может их говорить. Как я могу остановить его?

— А у вас никогда не было желания встать и стул разломать о чью-нибудь голову?

— Нет, никогда. Я вообще не агрессивный человек. У меня такое желание возникало только, когда я сталкивался с расистами. Я никогда не понимал людей, которые не любят других людей из-за цвета их кожи или религиозных убеждений. Мне никогда не были понятны выступления против афроамериканцев. Я думаю, что сегрегация была идиотизмом, разрушительным для Америки. Почему надо ненавидеть кого-то, только потому что он еврей или негр, или азиат?

О жизни за экраном

— Летом 2010 года вы завершили свою 25-летнюю карьеру на CNN. А спустя два года стали вести свое новое шоу Larry King Now («Ларри Кинг сейчас») на интернет-канале Ora.TV, который принадлежит мексиканскому миллиардеру Карлосу Слиму. Почему вы выбрали интернет-телевидение и именно этот канал?

— Я не выбирал Ora.TV. Я дружу со Слимом. Однажды я полетел к нему, чтобы выступить на мероприятиях, связанных с его благотворительной деятельностью — он дает гранты на обучение. И он спросил меня: «Как ты можешь уйти на пенсию?» Я ему ответил: «Давай попробуем сделать что-нибудь вместе». Так мы создали Ora.TV — ему принадлежит 80%, мне — 20%. Слим верит в будущее интернет-телевидения. А я соскучился по работе, мне хотелось снова брать интервью. Это получасовые интервью четыре раза в неделю. Пока мы большую часть интервью записываем в Лос-Анджелесе, но в этом году сделаем несколько программ и в Вашингтоне — с политиками. Я съел на этом зубы. И, честно говоря, без этого в моей жизни чего-то не хватает.

— У вас есть интересы вне телевидения?

— Мое самое главное увлечение — это спорт. Я обожаю смотреть спортивные матчи: бейсбол, футбол, баскетбол, хоккей… Мне нравится наблюдать за соревнованием людей. Я как-то был в ЮАР и там каждый день смотрел крикет, хотя правил я не знал и не понимал — но наблюдать было безумно интересно.

Я люблю театр, кино. И я всегда читаю одновременно две книги — нон-фикшн и художественную литературу: я читаю их по очереди. Сейчас, к примеру, я прочел половину биографии Томаса Джефферсона и одновременно я читаю «Мистические триллеры» Кобена. Его последняя книга называется «Шесть лет».

— На бумаге читаете или на планшетнике?

— Я люблю держать в руках книгу — мне нравится это ощущение. Я не пользуюсь iPad или чем-то вроде того. Я люблю держать в руках газеты, журналы — мне надо их чувствовать.Читать на машине — нет, это не для меня.

— У вас есть аккаунт в твиттере. Вы сами пишете?

— Я диктую свои твитты. Это все мои твитты, но я не пишу их самостоятельно. А вот моя жена твиттит целый день.

— Фейсбуком пользуетесь?

— У меня есть страница в фейсбуке, но я ею не пользуюсь. Люди пишут мне, комментируют что-то, так что я в курсе всего, но я не открываю компьютер каждый день. Моему сыну 14 лет, у него есть девушка. Он мне говорит: «Мы общаемся каждый день», однако под «общаемся» он имеет в виду, что они пишут друг другу эсэмэски. Не говорят, скажем, по телефону — пишут эсэмэски. Мне такой способ общения не понятен, но я не спорю — мне скоро 80. И сейчас мне надо бежать на встречу.

— Последний вопрос. Писали, что после ухода с CNN вы открыли булочную в Бруклине. Это правда?

— Нет. Есть такая компания Brooklyn Water Bagels, которая делает лучшие бублики на свете. Я ею не владею — я ее спикер, и у меня есть маленький интерес в их магазине в Беверли-Хиллз и небольшой процент от национальных продаж. Это бублики из моего детства. И через 15 минут я встречаюсь с друзьями, с которыми мы пойдем есть бублики.

Евгения Альбац, Сергей Хазов

Источник: ЖурДом