Ровно 95 лет назад, 27 февраля 1919 года, в эфире, до сих пор заполненном только писком морзянки, послышалась человеческая речь: "Алло, алло. Говорит Нижегородская лаборатория. Раз, два, три. Как слышно?"
Слышно было неплохо в радиусе 500 км от Нижнего Новгорода, в том числе в Москве, куда, собственно, и велась передача. Это была первая в Старом Свете публичная радиопередача живой речи. Велась она на русском языке.
Немецкая и французская речь зазвучат в радиоэфире только через два года. Даже в США, где еще в 1906 году успешно прошла первая в мире беспроводная передача голоса, а в 1916 года вышла в эфир первая в мире коммерческая радиостанция, мощность передатчиков и, соответственно, дальность голосовых радиопередач, еще долго уступали советским.
Как получилось, что Россия в разгар гражданской войны и разрухи вдруг стала мировым лидером по радиовещанию и всего через несколько лет радиофицировала одну шестую часть земной суши?
Поручение товарищу Сталину
Спустя почти два года после выхода в эфир нижегородской лаборатории, в декабре 1920 года комиссар советского правительства по делам радио в Германии Аким Николаев сообщил совету директоров АО "Телефункен", что если они приедут на радиостанцию в городе Гельтов близ Берлина, то у них будет возможность поговорить с Москвой по радио. Показательный сеанс голосовой радиосвязи должен был помочь товарищу Акиму привлечь немецкие технологии к решению одной из первостепенных задач советской власти — радиофикации огромной территории России.
Уникальность радио как инструмента пропаганды ("газеты без бумаги и без расстояний") большевики поняли сразу, как только Ленину доложили, что некий инженер Бонч-Бруевич установил голосовую (радиотелефонную, как тогда говорили) связь между Нижним Новгородом и Москвой (400 км).
Ленин приказал ударными темпами построить в Москве мощный радиопередатчик, а в других городах приемники с громкоговорителями: "Товарищ Сталин, этот Бонч-Бруевич, доклад которого я прилагаю, — крупнейший работник и изобретатель в радиотехнике… Из этих докладов видно, что в нашей технике вполне осуществима возможность передачи на возможно далекое расстояние по беспроволочному радиосообщению живой человеческой речи; вполне осуществим также пуск в ход многих сотен приемников, которые были бы в состоянии передавать речи, доклады и лекции, делаемые в Москве, во многие сотни мест по республике в отдаленные от Москвы на сотни, а при известных условиях и тысячи верст… Поэтому я думаю, что ни в коем случае не следует жалеть средств на доведение до конца дела организации радиотелефонной связи и на производство вполне пригодных к работе громкоговорящих аппаратов".
К концу 1920 года военная радиостанция на Ходынском поле в Москве была оснащена передатчиком конструкции Бонч-Бруевича мощностью 5 кВт. Голос из Москвы стал слышен в Ташкенте и Иркутске. В Москве же появились три первых уличных "громкоговорящих телефона" (громкоговорителя) — на Театральной и Серпуховской площадях и возле Елоховской церкви.
Радио и большая политика
В назначенное время директора "Телефункена" услышали из динамика станции Гельтов: "Алло, алло! Говорит Московская центральная радиотелефонная станция имени Коминтерна", — и то же по-немецки.
Сеанс связи был односторонним. В Германии не было достаточного мощных радиоламп, чтобы ответить Москве словами, можно быть реагировать только азбукой Морзе. Не было такой возможности и в других странах Европы и в США. Мощность радиопередатчика на Эйфелевой башне в Париже только в 1922 году достигла 3 кВт, а в Нью-Йорке — 1,5 кВт. На больших расстояниях они по-прежнему работали в радиотелеграфном режиме, то есть принимали и передавали морзянку.
Сотрудничества с Германией не получилось. Переговоры затянулись, а в июне 1922 года немецкие националисты застрелили министра иностранных дел Германии Вальтера Ратенау за то, что он подписал Рапалльский договор с РСФСР. Ратенау был одним из главных акционеров АО "Телефункен". Взявший под контроль компанию немецкий промышленник Гуго Стиннес категорически отказался иметь дело с большевиками.
В том же 1922 году Ленина разбил паралич, и ему стали глубоко безразличны и радиопропаганда идей мировой революции, и все остальное. Но механизм радиофикации России, который уже был запущен, продолжал работать вне зависимости от личных судеб его участников.
Тверской радиоприемник
В 1914 году, когда началась война, телеграфная связь по проводам с союзниками по Антанте сильно осложнилась. В Царском Селе под Петроградом и на Ходынском поле в Москве были развернуты две радиостанции искрового телеграфа, которые работали только на передачу. Между ними в Твери находилась радиостанция, работающая на прием сообщений из Парижа и Лондона.
Совмещать в одном месте передачу и прием было невозможно. Работу искровых радиостанций, где роль генератора радиоволн выполняла электрическая дуга, даже невооруженным ухом было слышно за километр, а в эфире стоял такой треск, что сигнал чужого передатчика терялся. Даже в Твери на расстоянии сотен километров от царскосельской и ходынской радиостанций их морзянка в эфире мешала расслышать слабый писк радиограмм с Эйфелевой башни.
Для усиления радиосигнала в передатчиках и приемниках того времени уже применялись трехэлектродные лампы — триоды. Придумал такую лампу в 1907 году американский инженер Ли де Форест. На Тверской радиостанции в приемниках стояли французские триоды, которые перегорали через 10 часов работы, а стоили по 200 рублей за штуку.
Помощник начальника тверской радиостанции поручик Бонч-Бруевич разобрал одну такую перегоревшую лампу, убедился, что ничего хитрого в ней нет, и предложил начальству наладить изготовление таких же ламп прямо на месте, на радиостанции. Предложение выглядело разумным.
Саперная лампа
В 1915 году поручика командировали во Францию изучить процесс производства триодов. Вернувшись, он с помощью своего денщика Бобкова изготовил партию триодных ламп себестоимостью 32 рубля. В них Бонч-Бруевич делал сразу два цоколя и два анода, когда перегорал один, лампу выкручивали и вкручивали вторым патроном.
Если бы Бонч-Бруевич учился в Петербургском университете или Сорбонне, вероятно, у него и в мыслях не было бы выдумывать и делать с помощью денщика (произведенного в "лаборанты") электровакуумные триоды. Но он три года был юнкером Николаевского инженерного училища, где готовили саперов, а потом в 1912 году окончил двухгодичную Электротехническую офицерскую школу, где готовили радистов-практиков.
Главное военно-техническое управление заказало Бонч-Бруевичу 1000 ламп для армейских и фронтовых радиостанций. Никакой награды он не получил, никто даже не заметил, что появилась первый триод российской конструкции. Зато никому не известный поручик (старший лейтенант по-современному) нажил себе в Петрограде влиятельных врагов в лице "Русского общества беспроволочных телеграфов и телефонов" (российского отделения английской компании Маркони) и петроградского завода "Сименс и Гальске", которые рассчитывали на заказ.
Триод и водопровод
Две революции подряд в 1917 году не сильно затронули Тверскую радиостанцию, разве что ее персоналу пришлось снять погоны. Но летом 1918 года прикатил автомобиль с наркомом почт и телеграфов Подбельским, который поковырял ногтем сухую дощатую стену радиостанции, удивился: "Как вы тут до сих пор не сгорели?" — и распорядился переехать из Твери в Нижний Новгород, где радистам предстояло решать новую задачу.
Радиограммы из-за рубежа потеряли актуальность, а вот передачи туда, причем, желательно, не азбукой Морзе, непонятной мировому пролетариату, а доступным живым словом стало задачей номер один.
Дальность и качество передачи зависели от мощности передающей радиолампы. Но чем больше была ее мощность, тем сильнее грелся ее анод, но запаса тугоплавких металлов — тантала и молибдена, из которых делали аноды за границей, в России не было, и продавать их большевикам никто не хотел.
Пришлось делать триоды из того, что было под рукой, и это было классическое изобретение, сделанное от бедности. Бонч-Бруевич изготовил анод в виде полой медной трубки, проходящей насквозь через вакуумную колбу лампы. Внутри трубки текла вода из крана, охлаждающая анод.
Радиофикация всей страны
Доступность тугоплавких металлов для западных инженеров сыграла с ними злую шутку. Их тугоплавкие аноды не перегорали, но чем больше была их температура, тем выше в них было сопротивление и тем меньше ток, а значит, и мощность импульса радиоволны. А в отечественной триодной лампе анод оставался холодным, и мощность радиоволны была на порядок выше, чем в самой продвинутой танталовой лампе.
Несколько последовательно включенных таких ламп дали мощность, необходимую для передачи звукового сигнала из Нижнего Новгорода в Москву, что произвело неизгладимое впечатление на Ленина.
В 1923 году в Москве на Шуховской башне работал 40-киловаттный передатчик, в 27 городах СССР вещали местные однокиловаттные радиостанции. Через год появилась 100-киловаттная радиолампа размером выше человеческого роста. Но за компактностью тогда никто не гнался, такие же огромные лампы производились и за границей.
К этому времени уже стало ясно, что будущее дальней радиосвязи — за коротковолновыми передачами. Но это был уже чисто организационный вопрос: надо было заменить одни передатчики и приемники другими. В 1924 году инфраструктура радиовещания охватывала практически все территорию России.
РИА Новости http://ria.ru/analytics/20140227/997259562.html#ixzz2uVoFGFEw
